Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка

Сравнение, сопоставление западной цивилизации и России, происходит тем самым, и с одной и с другой стороны Это мы и видим на примере де-Кюстина, Ораса Верне, Ф. Ансело и ряда других визитеров в николаевскую Россиию (если речь идет о «пушкинском периоде»)[5], но также это свойственно и русским деятелям культуры. И Пушкин и А. Герцен, и далее Л. Толстой, и Ф. Достоевский — все они неизбежно проводили параллели и сравнения российской действительности с жизнью Запада.

Но что же случилось у Пушкина, почему вдруг Ф. Достоевский, выделил в качестве чуть не главной черты его гения «всемирную отзывчивость», умение воплотиться в психологию, душу, культуру других народов и тем самым открыть одно из важнейших свойств русского народа — его умение и желание резонировать с окружающим миром, не противопоставлять себя ему, но каким-то образом с ним слиться.

Можно возразить, что советский период развития России замешан как раз на ином тесте — тотальном и практически всеобъемлющем неприятии всего западного — от политического устройства, до одежды, нравов и т. п. Но парадокс заключался в том, что это неприятие носило внешний, условный по-своему характер. Чуть ли не всякий советский гражданин знал, что многое в рамках западной цивилизации делается лучше, удобнее, нужнее для человека. Да и сама политическая верхушка, собственно, и приняла эту парадигму западной демократии, так как ей надоело скрывать и подпольно реализовывать свои возросшие человеческие желания в плане потребления «красивой» жизни. При всей карикатурности этого краткого описания отношения к Западу (в бытовом, конечно, плане) в глубине советского человека складывалось отношение к Западу как к месту, где человек может приодеться, купить без проблем машину, начать путешествовать и пр. Весь этот комплекс нереализованных потребностей человека советской эпохи, особенно в период разрядки и перестройки, когда возможность войны казалась совсем уж удаленной от обыденной жизни, не в последнюю очередь привел к тому, что так легко капиталистическое устройство жизни было принято основной массой населения. Много здесь было иллюзий, и многие мысли из Толстого и Достоевского на этот счет были забыты именно что в России. Сейчас все это приходится «расхлебывать» через честное и откровенное выяснение отношений с Западом по «гамбургскому счету» — без розовых и всяких иных очков, без ревности сравнения, где, кому и как лучше живется. Идеологическая конвергенция в определенном смысле произошла, не вымыв, правда, из своего базиса некоторых иллюзий как по поводу западных стереотипов и модели жизни, так и по поводу русского способа жизнедеятельности.

Пушкин стал нашим первым европейцем, ничего не потеряв из самого что ни на есть русского исконного начала. Поэтому его творчество, его философия культуры, о которой вполне можно говорить, даже взглянув на одну всего лишь маленькую трагедию «Моцарт и Сальери», его представления о свободе и независимости личности, его безусловные патриотические чувства, не без примеси известного имперского духа, его любовь к «отеческим гробам», к славе отечества, к собственному народу, хотя бы и в лице Ивана Петровича Белкина(!), но и Емельки Пугачева, Савельича, его понимание места и значения России в мировой истории, то есть в мировой цивилизации — создают уникальную картину завершенного в известном смысле, целостного с точки зрения освоенных им и провозглашенных как известный идеал ценностей жизни, не могут не поражать объективного исследователя: да как все это удалось ему сделать в столь короткий срок его земной жизни?

Пушкин — это то средоточие и полнота русской духовной жизни, когда на его базисе, как на неком Камне основания, «далеко видно» как назад, в прошлое России и русской культуры, так и вперед (на 200 лет, по крайней мере).

У него нет ничего случайного или мимолетно ангажированного кем-то или чем-то, включая и его отношение к польскому восстанию, и его позднейшие рассуждения об Александре Радищеве, и его другие, с точки зрения либерального сознания, стихи о русской воинской и исторической славе; у него произошло сосредоточение русского духовного развития в абсолютном и совершенном виде. Поэтому рассуждения о нем, о его творческой целостности возможно только лишь на основе другой идеологической и эстетической целостности же.

Все частные подходы, как бы замечательны они ни были по получаемым частным результатам, не могут дать нам ответа на вопрос, кем он был в истории русской культуры и что он предсказал в нашем духовном и культурном развитии на много лет вперед.

Этой исследовательской целостностью может быть только разделение (лучше сказать — со-деление) с поэтом его основных принципов понимания и объяснения мира, и именно так, как они представлены в его художественных, литературно-критическимх, публицистических и иных произведениях, в том числе в письмах.