Пушкин и Грибоедов

Трагедия адресована вдумчивому читателю, привычному к литературному языку, которым говорят князь и кормилица. Не потому ли автору и не нужна бытовая стилизация речи персонажей? Пусть несколько нарушается бытовое правдоподобие, зато выпрямляется дорога к постижению смысла.

Кульминацию «Горя от ума» (финал третьего действия) Грибоедов наполнил, по моему предположению, молчаливой паузой отчаяния: осознанием героя, что мы живем в разобщенном мире. Надеюсь на то, что эта версия будет признана имеющей право на существование, встретит сочувственников. Нисколько не сомневаюсь в том, что найдутся и оппоненты (что будет не опровержением, а косвенным подтверждением данной версии). Различие мнений и оценок в суждениях о «Горе от ума» просто очень наглядно. Но в этой частности проступает коренное противоречие мироустройства, которое и обнажает грибоедовская комедия.

Второе «Горе от ума» (получилось – второе «Г»), «Грузинская ночь», – это не столько другое произведение, сколько другая разработка той же ситуации, с нарастанием конфликтного напряжения. Меняется интонация – с иронической на негодующую. Теперь уже не до намеков: позиции излагаются прямым текстом. Увы, слишком малым объемом текста мы располагаем.

И – нет худа без добра: до нас дошли фрагменты текста с вариантами. Если б не это, разве могли бы мы прочитать в беловом тексте «ни в Боге помощи», «и вседержителем отвергнуто моленье!»? Какая бы цензура этакое пропустила? Разве что, как вышло, по недосмотру в составе объемной (для цензоров скучной) Черновой тетради.

Зато можно понять, отчего наша власть в атеистической стране с таким старанием поддерживает церковь. Тут достаточно в заслугу поставить одну проповедь: «Господь терпел – и нам велел». (А под этой дымовой завесой «нетерпеливые», швыряясь миллионами, резвятся).

«Горе от ума» – вершинное произведение Грибоедова в восприятии как современников, так и потомков. Далеко не факт, что писателю было не по силам создать нечто более значительное или хотя бы несомненно ценное. (Так ведь и создал!). Потомки оценили вклад писателя в становление русского реализма, а он был сосредоточен на познании мира и человека; оценим этот вклад хоть и очень много лет спустя. Одновременно с поиском решения труднейших человеческих проблем шел и поиск новых (или обновленных) художественных форм.

Куда бы увел этот поиск?

Слишком, как оказалось, краткий срок отвела ему судьба. Бессмысленно гадать, что было бы, кабы… Только хоронить Грибоедова как писателя еще при его (недолгой и, увы, оборванной) жизни неэтично.

Пусть Грибоедов вошел в историю русской литературы всего лишь одним произведением; это место останется за ним, «пока в подлунном мире / Жив будет хоть один пиит». (Я думаю, этим афоризмом Пушкин с Грибоедовым охотно бы поделился).

2

Судьба, что ли, подглядывает в свои записные книжки? Или и без записей все помнит? Окончил Пушкин свой шедевр, и она, даже не ожидая окончательной отделки романа и публикации его в полном виде, отвела тезке те же шесть лет жизни. Вот простоя у поэта-профессионала не было. Много написано, но не будем пользоваться прокрустовой меркой для определения достигнутого уровня. А в отношении читающей публики к новому этапу творчества опять возникает сходство. Интерес к Пушкину падает, ему ставят в пример в лирике Бенедиктова, в драматургии Кукольника, в прозе Марлинского.

Из необозримого числа конфликтов в поэзии Пушкина выберем один, группирующийся на весьма сложной ситуации, вбирающей множество разновидностей, возникающий в отношениях власти и подданных. Это разновидность общей социальной и философской проблемы: человек и мир, подданный и власть, слабый и всемогущий. Это центральная проблема Грибоедова: в «Горе от ума» разбег, в «Грузинской ночи» кульминация. Внешняя разница подходов двух поэтов очевидная: поиск Грибоедова сосредоточен, поиск профессионала Пушкина в россыпь. Один берет быка за рога, другому необходимы варианты и подробности.

По идее, отношения человека и власти должны были бы быть бесконфликтными: мудрый, справедливый властитель царствует, все остальные в исполнение обязанностей, вытекающих из их положения верных подданных, вкладывают всю душу. К подобному призывал монархов юный Пушкин в концовке оды «Вольность» (1817):

Склонитесь первые главой

Под сень надежную Закона,

И станут вечной стражей трона

Народов вольность и покой.

На практике такое встречается редко, эпизодически. Мешает субъективный фактор, человеческая слабость властителя. Еще серьезнее фактор объективный: слишком сложным механизмом предстают любые общественные объединения; их невозможно привести к полному единству интересов.

В трагедии Пушкина «Борис Годунов» интересную структуру предполагаемого шествия к монастырю, где обитал главный претендент на царение, воспроизводит думский дьяк Щелкалов; она соответствует социальному срезу общества: «святейший патриарх», «а с ним синклит, бояре, / Да сонм дворян, да выборные люди, / И весь народ московский православный…»