Пушкин и Грибоедов

Сошлюсь и на иные источники. Пушкин собирал материалы для «Истории Петра». Многим – и до последних дней – занимался уникальный государь, а важного царского долга, самому на себя возложенного, не исполнил: указ о праве наследства издал, а им не воспользовался. С трудным вопросом престолонаследия он дотянул до последнего. «Тогда-то Петр потребовал бумаги и перо и начертал несколько слов неявственных, из коих разобрать было можно только сии: “отдайте всё”… перо выпало из рук его. Он велел призвать к себе цесаревну Анну, дабы ей продиктовать. Она вошла, но он уже не мог ничего говорить».

Дальше верховодили священники. «Петр оживился… произнес засохлым языком и невнятным голосом: “Сие едино жажду мою утоляет; сие едино услаждает меня”». Пушкин щепетилен, помечая источник: он добавляет в скобках – «сказано в рукописи свидетеля»; так ли было или за действительное выдается желаемое – проверить нельзя. Маркировка сообщения существенна. Петр якобы произносил слова молитвы «с умилением, лице к веселию елико мог устроевая, говорил, по сем замолк…» Если было действительно так, как описано свидетелем, – Петр скончался как подобает христианину. Но он не просто человек, а еще и государь. И можно заключить, что священники несколько укоротили земную жизнь самодержца; а ему бы, хоть и «засохлым языком», надлежало изречь последнюю царскую волю… До начала следующего столетия протянулась нескончаемая борьба уж не за продолжение петровского дела, а просто за русский престол; дольше других на нем (незаконно, но «ко славе» русской) восседала властная иноземная принцесса.

Кривотолков не избежала и посмертная судьба Пушкина. Последние слова Пушкина достовернее всех передает В. И. Даль: они ему и были адресованы. «Он вдруг, будто проснувшись, быстро раскрыл глаза, лицо его прояснилось, и он сказал: “Кончена жизнь”. Я не дослышал и спросил тихо: “Что кончено?” – “Жизнь кончена”, отвечал он внятно и положительно. “Тяжело дышать, давит”, были последние слова его»223.

Но вот как излагает этот эпизод митрополит Анастасий (Грибановский). Здесь к пересказу воспоминаний В. И. Даля есть прибавление: «И осенив себя крестным знамением, произнес: Господи Иисусе Христе»224. Следует отсылка: Прот. И. Чернавин. Пушкин как православный христианин. Прага, 1936, с. 22. Т. е. раз уж напечатано, то и правда, можно тиражировать. Но добавленного не было. Пушкин, если бы и захотел перекреститься, в этот момент уже не имел сил поднять руку. Слова, столь любезные священникам, он, возможно, еще способен был произнести, но он их не произносил.

А в своем изображении события трагедии Пушкин опирается на особенного «свидетеля»: ему, художнику, доступны тайные мысли его героя. Понятно, они почерпнуты не из документов. Но тут случай, когда нельзя было ограничиваться осторожным «может быть», но выбирать из четких «да» или «нет». Пушкин выбрал официальную версию. Это не умаляет аналитичности его подхода, поскольку не упрощает, а усложняет решение конфликта.

«Борис Годунов», трагедия, может быть прочитана и как трагедия заглавного героя. Его намерения были грандиозными – стать царем на Руси. Это не бред властолюбца. Он о государстве думал. У него был опыт умозрительный, при дворе Грозного, и даже практический, при дворе слабого Феодора. Но подрастающий законный наследник престола делал это намерение нереальным…

Тут возникает новая и очень серьезная проблема: возможна ли компенсация нарушению закона? «Да правлю я во славе свой народ…» – возглашает Борис в своей тронной речи. А вот как подводятся предварительные итоги еще мирного царствования: «Достиг я высшей власти; / Шестой уж год я царствую спокойно. / Но счастья нет моей душе». Выясняется: Борис поразительно одинок! Его поддерживает патриарх, но Пушкин не показывает, каков он в делах церковных, а в делах мирских, признается сам персонаж (мы замечали это), он «не мудрый судия». У царя нет ревности к сыну, который должен сменить его на троне; напротив, царь грешный готов передать власть царю непорочному; но мал еще царевич. Конечно, есть в окружении царя верные сподвижники. (Когда узнают, что Афанасию Пушкину был гонец из Кракова, царь распоряжается: «Гонца схватить»; но его воля уже угадана: «Уж послано в догоню»). Но дело не в отдельных лицах: у Бориса нет общественной опоры, ни в ревнивой боярской верхушке, ни в корыстных выдвиженцах типа Басманова.

А как с безликими и безымянными подданными?

Я думал свой народ

В довольствии, во славе успокоить,

Щедротами любовь его снискать…

<…>

Бог насылал на землю нашу глад,

Народ завыл, в мученьях погибая;

Я отворил им житницы, я злато

Рассыпал им, я им сыскал работы –

Они ж меня, беснуясь, проклинали!

Пожарный огнь их домы истребил,

Я выстроил им новые жилища.

Они ж меня пожаром упрекали!

<…>

Кто ни умрет, я всех убийца тайный…