Пушкин и Грибоедов

Так – в мирные времена. Почему же народ такой неблагодарный? Потому что в угоду мелкопоместному дворянству отменен Юрьев день. Когда ярмо рабства затянуто без послаблений, подачки не радуют, а раздражают. И злые слухи воспринимаются правдивыми.

Вторгается самозванец. Теперь все силы направляются на то, чтобы удержаться во власти. Упор, за неэффективностью иных попыток, на репрессивные меры. До поры сил хватает, только они не беспредельны…

На вопрос самозванца «Что? ждут меня?» отвечает Рожнов, пленник, московский дворянин.

Бог знает; о тебе

Там говорить не слишком нынче смеют.

Кому язык отрежут, а кому

И голову – такая право притча!

Что день, то казнь. Тюрьмы битком набиты.

На площади, где человека три

Сойдутся – глядь – лазутчик уж и вьется.

А государь досужною порою

Доносчиков допрашивает сам.

Как раз беда; так лучше уж молчать.

Этот рассказ вызывает саркастическую реплику самозванца: «Завидна жизнь Борисовых людей!».

Не находя опоры в подданных, Годунов ищет ее в самом себе: «Ах! чувствую: ничто не может нас / Среди мирских печалей успокоить; / Ничто, ничто… едина разве совесть…» Но этой-то главной, как оказалось, внутренней опоры Борис и лишен! Он удивляется, что единое, «случайное» пятнышко на совести лишает его покоя, ему (достойному царю!) тринадцать лет сряду снится убитое дитя. Он понимает, что от Бога ему не будет прощения, но даже ценой вечной муки души он готов заплатить за устроение земной жизни по справедливости, как он ее себе представляет. Эту убежденность сохранит до конца, печалясь лишь, что возлагает продолжение такой тяжелой миссии на неокрепшие еще плечи сына.

Посмотрим и на народный суд над Годуновым. Определение роли народных масс в истории предстает одним из важнейших элементов исторической концепции Пушкина. В плане статьи «О народной драме и драме “Марфа Посадница”» поэт отмечал: «Что развивается в трагедии? какая цель ее? Человек и народ. Судьба человеческая, судьба народная». Народную волю Пушкин анализирует в «Борисе Годунове» как самостоятельное слагаемое в числе других воль участников событий.

О народе как о силе, которой трудно противостоять, но которую можно использовать в своих интересах, говорят на протяжении всей трагедии, начиная с первой же сцены (Шуйский: «Давай народ искусно волновать…»). Обсуждая весть о самозванце, Шуйский и Афанасий Пушкин точно определяют, с какой стороны придет главная опасность трону Годунова («Быть грозе великой»). Вопрос о том, как остудить умы, как пресечь на площадях мятежный шепот, Борис выносит на обсуждение царской Думы. Размышление о неодолимости народной силы вложено в уста Гаврилы Пушкина.

Народ в понимании Пушкина – масса разнородная. Сюда, естественно, входит тот слой, который можно определить термином простонародье: он представлен такими фигурами, как мужики и баба с ребенком (сцена «Девичье поле. Новодевичий монастырь»), нищий, люди из народа (сцена последняя «Кремль. Дом Борисов. Стража у крыльца»). Эти люди тоже втянуты в водоворот событий, но их роль пассивна, они не понимают сути происходящего, действуют в роли статистов.

Но есть в народе и другой слой. Первая массовая сцена «Красная площадь» обозначает участников тем же кратким обобщающим словом «Народ». Здесь вроде бы такие же люди – и другие. Меняется ракурс: у Новодевичьего монастыря мы видим задние ряды, на Красной площади – передние; сюда пробились те, кто озабочен ситуацией, стремится в ней разобраться. При сохранении вопросительной интонации голоса мы здесь слышим иные: «О боже мой, кто будет нами править? / О горе нам!» Здесь люди – активные участники процесса, они влияют на то, что будет обозначено «мнение народное».

Важно подчеркнуть: по Пушкину служивое дворянство, не бояре – не над народом, оно само – народ. Среди персонажей трагедии таков пленник самозванца (сцена «Севск»). На вопрос самозванца «Кто ты?» – следует ответ: «Рожнов, московский дворянин». Дворянин – а по своим обстоятельствам вынужден служить по найму в войске. Его устами внятно озвучивается мнение народное: он хорошо разбирается в обстановке. Не заносчив. Вместе с тем ведет себя с большим достоинством.

Наверное, не только по причине своей разнородности народ в изображении Пушкина предстает как средоточие полярных качеств: мощи – и бессилия, прозорливости – и слепоты. Народ зависит от власти – и отчужден от нее. Даже такие, как Рожнов, сведущие во многом, тонко оценивающие ситуацию, не осмеливаются на самостоятельные решения («Как быть, не наша воля»; ср.: «то ведают бояре…»). Неодолимая сила, народ остается игрушкой в чужих руках. Сценарий, в котором народу отведена активная роль, написан не народом.

Действительно возрастающая роль народа в финале – во благо ли она? Речь к народу Гаврилы Пушкина сдержанна, ее пафос – добиться признания царских прав Димитрия. Народ встречает этот призыв кликами одобрения. Концовка – в новинку. Освобожденное боярином место на амвоне занимает мужик. Его речь краткая, но выразительная: «Народ, народ! в Кремль! в царские палаты! / Ступай! вязать Борисова щенка!»