Пушкин: Из биографии и творчества. 1826-1837

Проходит несколько лет; декабрь 1825-го в письмах никак не отражён — время бежит для Марии Мухановой вольно, счастливо, хотя чтение и раздумье сопутствуют ей всё время.

Из писем 1830 года мы узнаем, что Муханова читает «Литературную газету» Пушкина и Дельвига, находит, что «Московский телеграф» «упал после ухода Вяземского», знакомится и часто встречается с М. П. Погодиным, пытается завести школу[587].

М. Е. Лобанов, очевидно, раскритиковал в своём письме (февраль 1831-го) пушкинского «Бориса Годунова» (позже он решил продемонстрировать поэту, как следовало разработать эту тему, и написал довольно посредственную драму того же названия). Муханова не согласна с наставником и 25 февраля 1831 года отвечает:

«Борис Годунов, кажется, не нравится Вам — при больших и многих недостатках я нахожу большие красоты, о которых буду говорить с Вами в другом месте».

25 декабря 1835 года Муханова тонко замечает, что язык философии в России беднее языка поэзии: «Правда, у нас нет ни Бэкона, ни Мильтона, ни Шекспира; но язык наш в поэзии и прозе почти установился: мы верим Карамзину, Дмитриеву, Жуковскому, Батюшкову, Крылову, Пушкину, Филарету. И тем более верим нашим учителям, что их у нас мало».

В письме от 13 февраля 1837 года мы находим отклик Марии Мухановой на гибель Пушкина:

«Меня очень огорчила смерть Пушкина: от него можно было ещё ожидать многого, а теперь жизнь и смерть его сделались сами предметом страшной, в новейшем вкусе, драмы. Жаль, что он ещё при жизни был свидетелем умаления своей славы. Я ещё живо помню эпоху фанатизма, когда Пушкин был настоящим идолом нашей непостоянной публики. Она восхищалась его поэмами, но не поняла Бориса Годунова! <…> Прискорбно в смерти Пушкина ещё то, что скверная, корыстолюбивая и безнравственная шайка литературная торжествует. Если ей не удалось убить поэта, то по крайней мере она отравила горечью многие из последних его дней… На сём слове получила я копию с письма к. Вяземского к Булгакову, невозможно без слёз читать его. Но каким является тут великий монарх наш! Он достоин любви и благословений всех русских. Он, почтивший Карамзина и покровительствующий вдове и сиротам Пушкина!..»

Муханова, как видим, в течение многих лет внимательно следит за Пушкиным, пушкинским кругом. Ею отмечено «умаление славы» поэта и объяснено «непостоянством публики». Сочувствие, довольно квалифицированное чтение легко, однако, сочетаются с тем, что Муханова видит в Пушкине фигуру значительную, но не выше нескольких других; что она сильно увлечена «монаршей милостью».

Таков облик хорошей читательницы 1830-х годов…

Лицеисты

Близкими Пушкину читателями, естественно, должны быть лицеисты первого выпуска, друзья-одноклассники поэта. Однако «социологический анализ» этой группы — известия, которыми они регулярно обменивались, особенно подробно информируя тех, чья служба протекала вдали от столиц, — Вольховского, Матюшкина, Малиновского и других, — даёт нам достаточно сложную картину.

К концу 1829 года из двадцати девяти лицеистов — один статский советник (Корф), семь полковников и коллежских советников (гражданский чин, соответствующий полковнику), одиннадцать подполковников (и надворных советников), двое — в VIII классе (коллежские асессоры, майоры).

Это в среднем тридцатилетние люди, достигшие приличного «штаб-офицерского уровня»: и конечно, имеющие надежду на генеральство через несколько лет. Их домашние обстоятельства тоже как будто неплохи: Яковлев сообщает разные занятные подробности — о том, что у Корфа уже есть сын, Фёдор Модестович; что он сам, Яковлев, «холост по-прежнему, но паяс du beau monde[588], ибо в прошлую зиму ездил каждый вечер на бал и проч., шил себе модный фрак с длинным лифом и повязывает галстук à la papillon»[589]. О Юдине («которому, единственному, пишет Горчаков») сообщается, что увидеть его можно «в бюргер-клубе, где за стаканом пива, с цигаркою во рту, он в дыму табачном декламирует стихи Шиллера». Гревеница, оказывается, «можно видеть токмо на Невском проспекте, где, гуляя, он вам расскажет, а может быть и солжёт, разные анекдоты…»; Илличевский — «жалуется на несчастие по службе, огорчается особенно тем, что даже Яковлев его обошёл, но сильно надеется на будущую протекцию Модеста Андреевича»; Комовский — «на всех публичных гуляньях является верхом в светло-гороховом сертуке с орденской лентою в петлице, а обыкновенно ездит в кабриолете на монастырской водовозной лошади»; Стевен «несколько постарел, но впрочем совершенно таков же, как и был прежде. Всё хорошо и лучшего не желает». О военных, которые служат в разных краях, Яковлев знает меньше и сообщает только о Корнилове: «Был под Варною и с своим батальоном из первых вступил в крепость; получил две лёгкие контузии, одну, кажется, в грудь, а другую в нос; к счастью, от сей последней никаких следов не видел…»