Пушкин: Из биографии и творчества. 1826-1837

Именно тогда, в 1830-х годах, впервые появляется тип, позже осмысленный как «лишний человек»: тип Онегина, Печорина, Бельтова в литературе; тип офицера, чиновника, отставного, человека из декабристского круга, не нашедшего себя в новом поколении; тип литератора, мыслителя, о котором четверть века спустя будет сказано: «Чаадаев <…> умел написать статью, которая потрясла всю Россию и провела черту в нашем разумении о себе <…> Чаадаева высочайшей ложью объявили сумасшедшим и взяли с него подписку не писать <…> Чаадаев сделался праздным человеком. Иван Киреевский <…> умел издавать журнал; издал две книжки — запретили журнал: он поместил статью в „Деннице“, ценсора Глинку посадили на гауптвахту,— Киреевский сделался лишним человеком…»[595] .

В XVIII — первой четверти XIX столетия «лишних» не было, общая положительная идея просвещённой империи ещё многих увлекала; теперь — иное: из людей пушкинского круга лишь некоторые приспособились, другие — представляли разнообразные, любопытные вариации «лишнего человека» (впрочем, не всегда это понимая).

Пушкин, и в труднейшие годы искавший положительного выхода, был во многих отношениях духовно близок «лишним людям». Однако поэту было с ними трудно: его действенная активность порою встречала у тех непонимание, апатию, раздражение.

От современников, читателей, более или менее разделяющих идеалы, надежды, иллюзии поэта, мы переходим к тем, кто бесповоротно, решительно перешёл к «сильным мира», в лагерь Николая и Бенкендорфа.

Подобную эволюцию проделали, между прочим, некоторые из вчерашних вольнодумцев, когда-то зачитывавшихся запрещёнными стихами Пушкина. Присмотреться к этим людям для пушкинского биографа полезно, во-первых, потому, что некоторые из них становятся пушкинскими читателями, так сказать, по долгу службы и, во-вторых, они иллюстрируют определённую тенденцию общественного развития; то, что было почти невозможно до 14 декабря, но становилось вполне «типическим» после.

У трона

Такова, например, эволюция Леонтия Васильевича Дубельта — офицера, в 1820-х годах близкого с М. Ф. Орловым, С. Г. Волконским и другими декабристами — приятелями Пушкина,— «одного из первых крикунов-либералов» (по словам многознающего Н. И. Греча). После 14 декабря 1825 года полковник Дубельт попал под следствие и хотя сумел избежать суда, но был внесён в «Алфавит», а в июне 1828 года вынужден подать в отставку. Прежний начальник Дубельта генерал Желтухин, тип ухудшенного Скалозуба, 24 марта 1829 года беспокоился, как бы в связи с отставкою полковника не исчезла возможность контроля — «не имеет ли он с кем-либо тайных сношений»[596].

Меж тем в этот период шеф жандармов искал новых, опытных сотрудников.

Ещё до 1825 года, по свидетельству С. Г. Волконского, «Бенкендорф вернулся из Парижа при посольстве и, как человек мыслящий и впечатлительный, увидел, какую пользу оказывала жандармерия во Франции. Он полагал, что на честных началах, при избрании лиц честных, смышлёных, введение этой отрасли соглядатаев может быть полезно и царю, и отечеству, приготовил проект о составлении этого управления и пригласил нас, многих своих товарищей, вступить в эту когорту, как он называл, добромыслящих, и меня в их числе; проект был представлен, но не утверждён. Эту мысль Александр Христофорович осуществил при восшествии на престол Николая…»[597]

Авторитет нового могущественного карательного ведомства был подкреплён царским именем: не «министерство полиции», а III Отделение собственной Его императорского величества канцелярии.

«В вас всякий увидит чиновника,— гласила инструкция шефа,— который через моё посредство может довести глас страждущего человечества до престола царского, и беззащитного гражданина немедленно поставить под высочайшую защиту государя императора»[598].

Бенкендорф звал в своё ведомство едва ли не «всех» и особенно рад был вчерашним вольнодумцам. Почти незамеченным остался красочный эпизод — приглашение в сотрудники III Отделения не кого иного, как… Пушкина! И его отказ от этой милости[599].

Этот разговор с Пушкиным происходил в 1828 году.

Подобное же предложение вскоре получит и примет Дубельт.

В ответ на сомнения жены, Анны Николаевны, Дубельт отвечал весьма примечательным письмом: