Пушкин. Изнанка роковой интриги

Но позвольте, тот простой факт, что Татьяна нисколько не сопротивлялась, когда ее везли на ярмарку невест, спокойно приняла брак по расчету, при этом все еще любя другого (смотри конец седьмой главы), – факт этот никак не говорит в ее пользу. Она отказывает Онегину вовсе не потому, что верна мужу, а потому что по натуре расчетлива.

Скептические голоса в оценке Татьяны в российско-советской литературе традиционно отсутствовали, да и в западной малочисленны. Исключение – В. Шкловский, который задумывался над вопросом, не пародия ли это в духе Лоренса Стерна. Действительно Пушкин рыдал или он шутил[241]? Вслед за Набоковым Майкл Катс называет традиционный подход «стандартным советским комментарием к роману, твердящим основную тему». Никакой особой русской святости, считает он, в Татьяне нет: модель ее дидактического поведения взята в западной литературе, а именно в романах Ричардсона[242]. Ирреальность Татьяны отмечал Хаев: «Татьяна предстает в финале романа как носительница высшей нравственности, свойственной идиллическому человеку»[243]. Американская славистка Керол Эмерсон замечает, что ее статья «вызвана удивлением и даже раздражением, которое во мне вызывает культ пушкинской Татьяны»[244]. К концу романа, в сущности, звучат феминистское сознание победы на мужчиной, торжество от того, что он больше не нужен. Она получает удовольствие от отказа. Татьянино «нет», считает известный американский фрейдист, есть мазохизм[245].

Почему же весьма средняя, плохо воспитанная девушка стала на полтора столетия моделью положительной героини для поколений русских девочек? Мифологическая идеальная жена, олицетворяющая половину населения России, заполнила соответствующую нишу в идеологической доктрине. Но поскольку реальные российские женщины и раньше, и сегодня значительно умнее и обаятельнее Татьяны, умеют более изощренно понравиться мужчине и при этом самостоятельны, то следует признать, что этого искусства они достигли вопреки вдалбливавшейся им с детства модели.

Развод как шаг к счастью

Проблема треугольника решается без затей в написанном одновременно с окончанием «Евгения Онегина» стихотворении, оставшемся при жизни Пушкина неопубликованным. В нем красавица-испанка, а перед ней двое влюбленных рыцарей. Оба предлагают ей демократическим путем, без конфликта, выбрать любимого:

«Кто, реши, любим тобою?» —
Оба деве говорят
И с надеждой молодою
В очи прямо ей глядят.

Подтекст восьмой главы романа, в отличие от этих стихов, представляется весьма значительным. Между простодушной и от этого чрезмерно искренней провинциальной девицей, объяснившейся Онегину в любви, и весьма прагматичной княгиней, блистающей в свете («я богата и знатна»), описанной в восьмой главе, пролегла солидная дистанция. Какие варианты Татьяна, женщина зрелая и поумневшая, терзаясь перед решающим диалогом с Онегиным, тайно проигрывала вечером, а может, и бессонной ночью, лежа в постели рядом с постылым мужем? Очевидно, вариантов для выбора перед ней немного, но они есть.

Татьяна взволнована. Еще бы: наконец-то реально достижима ее связь с любимым. Победа ее любви. Онегин у ее ног, завтра может стать ее любовником. Пришло реальное счастье, которому не удавалось осуществиться даже во сне. Для Пушкина-автора тоже это было бы важно: не скучные нотации в браке, над которым он всегда насмехался, а именно измена, тайная любовная афера делают произведение европейским, интересным читателю. «Евгений Онегин» остался, однако, даже не платоническим, но по-детски целомудренным романом.

Через тридцать пять лет Всеволод Крестовский в «Петербургских трущобах» драматизировал онегинский сюжет, сделав (если сохранить имена) Онегина – женатым на женщине, которую он не любит, а Татьяну – беременной от Онегина. Все конфликты у Крестовского теряют романтический налет; сексуальность, напрочь отсутствующая у Пушкина в романе (в отличие от его жизненной практики), занимает большое место.

Толстой говорил, что замысел «Анны Карениной» возник «благодаря божественному Пушкину»[246]. Подлинный источник «Анны Карениной» усматривал и Достоевский: «Мы, конечно, могли бы указать Европе прямо на источник, то есть на самого Пушкина…». Задавшись, по-видимому, естественным вопросом: а если бы Татьяна отдалась Онегину? – романист сосредоточивается именно на измене и разводе, там, где Пушкин остановился. Вдохновившись несколькими строфами восьмой главы, Толстой отвечает на этот вопрос на 375 страницах. Пушкин, так сказать, соавторствовал в работе Толстого, который реконструировал окончание «Евгения Онегина», превращая романтическую Татьяну в реалистическую Анну.