Пушкин. Изнанка роковой интриги

Генерал превращен в крупного чиновника и детально прописан, Вронский, как и Онегин, живет по золотым правилам. «Правила эти, – слегка иронизирует Толстой, – несомненно определяли, что нужно заплатить шулеру, а портному не нужно, – что лгать не надо мужчинам, но женщинам можно, что обманывать нельзя никого, но мужа можно, – что нельзя прощать оскорблений и можно оскорблять и т. д. Все эти правила могли быть неразумны, нехороши, но они были несомненны, и, исполняя их, Вронский чувствовал, что он спокоен и может высоко носить голову». Читая этот катехизис светского мужчины, мы обнаруживаем, что не только Онегин, но и Пушкин в своей практической жизни, в отношениях с женщинами вполне следовал всем этим правилам, как, впрочем, и Толстой, пока ему не пристало время каяться, – за примерами ходить недалеко.

Иной стала Татьяна, превратившись в Анну, хотя в первоначальных редакциях Толстой так и звал героиню – Татьяной. Дочь Пушкина Мария становится прототипом Карениной (кажется, только по внешности). Татьяна, писал Белинский, «отстала», подпала «под разряд идеальных дев» и не «дошла» до современных идей, – потому-то и была у нее «боязнь общественного мнения». Толстой не соглашался с Белинским, который считал, что Онегина занимала «поэзия страсти», а «поэзия брака не только не интересовала его, но была для него противна». Толстой возражал, что дело в другом: в таинственном союзе любви, верности и долга, но построил сюжет, учтя именно эту позицию Белинского, как раз тогда тщательно его перечитав. Начав писать, Толстой называл роман, как и Пушкин, «свободным». Заканчивая работу, Толстой назвал роман «невольным». Моралист в нем подал голос, и этот моралист больше симпатизировал Татьяне, поэтому ее (то есть теперь Анну) надо было наказать, то есть убить.

Каренина идет дальше Лариной в осознании самой себя, говорит то, что не сказала Татьяна: «Какая же раба может быть до такой степени рабой, как я, в моем положении». Немало найдется женщин в любую эпоху, которые мечтали бы о таком рабстве: сверхблагополучная жизнь в роскоши, крепкая семья да еще и, для развлечения или компенсации, любовь на стороне. А Каренина страдает. В хрестоматийной советской литературе утверждалось оправдание, дескать, Анна изменяет мужу, так как он олицетворяет чиновничье-бюрократическую царскую империю. Но никогда не говорилось, что генерал, муж Татьяны, олицетворяет то же самое. Моральные ценности? «Все ложь, все обман, все зло», – говорит Анна. Что же – зло? Да только то, что предпочла Татьяна: нелюбимый муж. Обманутый Каренин интеллигентно предостерегает от «пучины», а Анна и Вронский едут гулять в Италию. Гипотетически в «Евгении Онегине», если муж не согласился бы отпустить Татьяну с миром, она с Евгением вполне могла бы бежать и отправиться за границу. Кстати, такой конец истории двух влюбленных Пушкин прочитал в «Бале» Боратынского и, может, не захотел повторять.

Анна отделена от Татьяны почти полувеком развития темы и в русской жизни, и в литературе. Это была уже иная Россия, более открытое общество: менее прочные домостроевские устои, но – те же семейные драмы. «Каренин – человек старой формации. Для него семья – это «нерасторжимая крепость», замкнутый мир со своими неизменными началами», – объясняет нам современный литературовед[247]. А разве эта характеристика по сути своей не подходит к Пушкину, собирающемуся с духом перед собственной свадьбой и наставляющему невесту и нас на путь истинный «через Татьяну»? Как говорил герой Достоевского в «Бесах», я не вас, я себя хочу убедить.

«В Анне Карениной, – сказал Толстой, – я люблю мысль семейную…»[248]. Но в состоянии самого Толстого, писавшего это, зарождалось нечто более сложное, некий протест: «Со мной случилось то, что жизнь нашего круга – богатых, ученых – не только опротивела мне, но и потеряла всякий смысл». А в «Исповеди» еще больше уточняет: «Мысль о самоубийстве пришла мне так же естественно, как прежде приходили мысли об улучшении жизни». Так сближается самочувствие автора и его героини. Произошло то, что мы назвали бы у Толстого, как раньше у Пушкина, навязыванием героине своего состояния. Только теперь в противоположном направлении.

Левин, счастливый семьянин, спрятал шнурок, чтобы не повеситься на нем, и боялся ходить с ружьем, чтобы не застрелиться. Пытается застрелиться Вронский. Анна бросается под поезд. Не многовато ли самоубийств для одного романа? Пошловатый перебор, объяснимый, конечно же, состоянием самого Толстого. Слава Богу, он решил «самоубить» своих героев, а не себя. Псевдоволю героев автор «Анны Карениной» объяснял точно как Пушкин: Толстой уже закончил главу, в которой Вронский объясняется с Карениным, стал править текст и – «совершенно для меня неожиданно (sic! – Ю.Д.), но несомненно (sic!) Вронский стал стреляться». И оказалось, «для дальнейшего это было органически необходимо».