Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии

Лежащая на поверхности причина этих осложнений имела взаимно меркантильный характер; так, Пушкин не получил всей обещанной ему за сотрудничество с «Вестником» суммы в десять тысяч рублей, в то же время редакция журнала справедливо обижалась на поэта за то, что тот не соблюдал эксклюзивный характер их отношений и щедро раздавал (или обещал отдать) свои произведения в другие издания[404].

Но, конечно, не только материальные проблемы с «Московским вестником», обостренные запретом на публикацию «Бориса Годунова» и остановкой цензурного прохождения ряда других произведений поэта, стали причиной тому, что в мае 1827 года Пушкин оставил Москву и приехал в Петербург. Ухудшение отношений Пушкина с «московскими юношами» стало частным выражением того охлаждения, которое переживала по отношению к Пушкину оппозиционная Москва.

Слова С. П. Шевырева и Адама Мицкевича об обвинениях Пушкина в «ласкательстве» и даже «наушничестве ‹…› перед государем»[405], в «измене делу патриотическому» и «расчетах честолюбия»[406] уже цитировались в предыдущей главе. Что же касается П. А. Катенина, в те месяцы также жившего в Москве, то он и вовсе отрицает за Пушкиным пристрастие к либерализму:

…после вступления на престол нового Государя явился Пушкин налицо. Я заметил в нем одну только перемену: исчезли замашки либерализма. Правду сказать, они всегда казались угождением более моде, нежели собственным увлечением[407].

Вяземский, Катенин, в меньшей степени Адам Мицкевич и С. Шевырев — люди из ближайшего московского окружения поэта. Их мнения (даже Мицкевича) о позиции Пушкина после его возвращения из ссылки звучат значительно менее остро (как передача «чужого» мнения), чем суждения других москвичей, с Пушкиным лично не знакомых, например члена конспиративного кружка братьев Критских Михаила Лушникова:

Пушкин ныне предался большому свету и думает более о модах и остреньких стишках, нежели о благе отечества[408].

А. С. Хомяков также лично Пушкина почти не знал; и его мнение (правда, позднейшее) о поэте близко к тому, что говорил Лушников:

Пушкин измельчался не в разврате, а в салоне[409].

На чем же основано столь негативное и распространенное в Первопрестольной весной 1827 года мнение о Пушкине, ведь «Стансы», единственное посвященное Николаю стихотворение этого периода, были еще неизвестны?

Все приведенные выше негативные отзывы о Пушкине характеризуют второй период пребывания поэта в Москве — между декабрем 1826 года, когда он вернулся из Михайловского, и маем 1827 года, когда уехал в Петербург. Именно в это время поведение Пушкина стало резко не соответствовать тому образу недавно опального и ныне независимого поэта, в котором он явился перед изумленными москвичами в сентябре — октябре 1826 года. Именно тогда поэт устраивал публичные чтения «Бориса Годунова» и других не пропущенных цензурой произведений. Утверждению образа «не смирившегося» во многом способствовал сам Пушкин, активно распространяя среди москвичей сведения о своем свидании с императором. Смысл пушкинских рассказов об этом разговоре состоял в том, что между ним и властью был установлен равноправный договор и что свобода (в том числе от цензуры) пришла к нему без моральных уступок с его стороны. Вспомним также, что другой важной составляющей пушкинских рассказов о самом себе осенью 1826 года стали устные новеллы о силах судьбы, хранивших поэта в трагических обстоятельствах декабря 1825 года и оградивших его от появления на Сенатской площади вопреки его намерениям[410].

Действия поэта после повторного возвращения в Москву перестали соответствовать этому образу. Эпоха публичных чтений Пушкиным своих новых произведений закончилась, и поэт чаще, чем это хотелось бы его молодым друзьям, начал упоминать о «милостях царских» по отношению к нему. Именно в это время Бенкендорф докладывает императору:

Пушкин автор в Москве и всюду говорит о Вашем императорском Величестве с благодарностью и глубочайшей преданностью[411].