Пушкин, потомок Рюрика

Сколько их было, заветных пушкинских мечтаний? Одним суждено было воплотиться в поэтические строки и в реальные земные события, другим — так и остаться потаенными желаниями, надеждами и видениями. Самая заветная, самая любимая, самая страстная, но так и несбывшаяся мечта — увидеть иные края, побывать в других странах. Ну хоть единожды пересечь границы огромнейшей Российской империи, посмотреть другой, почти нереальный для Пушкина мир, живущий лишь в его воображении, почувствовать вкус и запахи, неведомые прежде, увидеть краски дальних стран, испытать невероятные ощущения от встречи с иными мирами и цивилизациями. Это сладостное предчувствие свободы…

…По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! Вот права…

Странно. Будто некий рок тяготел над Пушкиным: словно золотой цепью приковали его к мифическому русскому дубу в родном Лукоморье. И как бы ни старался он преодолеть наложенное свыше «табу», тайком уехать в чужие края, все было тщетным — незримые пограничные шлагбаумы враз опускались перед дорожной кибиткой поэта.

«Долго потом вел я жизнь кочующую, скитаясь то по югу, то по северу, и никогда еще не вырывался из пределов необъятной России».

Десятки, сотни мелких, незначительных причин выстраивались вдруг в непреодолимые препятствия, и российская граница для Пушкина обретала контуры Великой Китайской стены…

Но как хотелось Александру Пушкину увидеть это настоящее чудо света, величественную крепость-твердыню, и он уже представлял себя в своих поэтических грезах там, у ее подножия, у «стен недвижного Китая»…

«Генерал, — обращается Пушкин к Александру Бенкендорфу, — …я бы просил соизволения посетить Китай с отправляющимся туда посольством…»

«Милостивый государь, — отвечает поэту пунктуальный Бенкендорф, — …Желание ваше сопровождать наше посольство в Китай также не может быть осуществлено, потому что все входящие в него лица уже назначены и не могут быть заменены другими без уведомления о том Пекинского двора».

Уже позднее, после гибели поэта, Василий Андреевич Жуковский напишет графу Бенкендорфу письмо, где прозвучат горькие упреки:

«…А эти выговоры, для Вас столь мелкие, определяли целую жизнь его: ему нельзя было тронуться с места свободно, он лишен был наслаждения видеть Европу…»

Добавлю: и «наслаждения видеть» Азию, древний Китай.

Вторил Жуковскому и еще один современник поэта, знавший его, — французский литератор и дипломат, барон Леве-Веймар: «Для полного счастья Пушкину недоставало только одного: он никогда не бывал за границей».

Древнейшая китайская цивилизация словно магнитом манила поэта. Если Италия, Англия, Франция — страны, в которых так хотелось побывать поэту и куда давно уже проложили тропы многие русские путешественники, в их числе — приятели и родные Пушкина, были близки и знакомы, понятны их обычаи, язык, культура, то Китай представлялся ему неведомой и экзотической страной. А ведь таким в то время он и был.

Отец Иакинф и Барон Шиллинг

Александр Сергеевич готовился, и надо сказать, серьезно к путешествию в Китай. Интерес к этой древней и самобытной стране возник во многом благодаря дружбе поэта с отцом Иакинфом, в миру Никитой Яковлевичем Бичуриным. Ученый-востоковед, большой знаток китайской культуры, он в совершенстве владел китайским языком, перевел древние хроники и сказания, составил русско-китайский словарь.

Четырнадцать лет возглавлял русскую духовную миссию в столице Поднебесной. По указу императора Николая I Бичурин был причислен к Азиатскому Департаменту.

Из воспоминаний современника:

«О. Иакинф был роста выше среднего, сухощав, в лице у него было что-то азиатское… Трудолюбие доходило в нем до такой степени, что беседу считал убитым временем».

Пожалуй, одним из тех немногих, с кем беседовать почитал он за благо, был для него Пушкин. В апреле 1828-го отец Иакинф (в том году он стал членом-корреспондентом Петербургской Академии наук) дарит поэту книгу «Описание Тибета в нынешнем его состоянии с картой дороги из Ченду до Хлассы» с дарственной надписью: «Милостивому Государю Моему Александру Сергеевичу Пушкину от переводчика в знак истинного уважения».

В следующем, 1829-м, он преподносит поэту еще одну книгу «Сань-Цзы-Цзин, или Троесловие», по сути, древнюю китайскую энциклопедию, где были и такие мудрые слова:

Люди рождаются на свет
Собственно с доброй природой…

Александр Сергеевич отзывался об отце Иакинфе, «коего глубокие познания и добросовестные труды разлили свой яркий свет на сношения наши с Востоком», весьма уважительно.