Пушкин, потомок Рюрика

«Гаврила Пушкин — один из моих предков[60], я изобразил его таким, каким нашел в истории и в наших семейных бумагах. Он был очень талантлив — как воин, как придворный и в особенности как заговорщик. Это он и Плещеев своей неслыханной дерзостью обеспечили успех Самозванца. Затем я снова нашел его в Москве в числе семи начальников, защищавших ее в 1612 году, потом в 1616 году заседающим в Думе рядом с Козьмой Мининым, потом воеводой в Нижнем, потом среди выборных людей, венчавших на царство Романова, потом послом. Он был всем, чем угодно, даже поджигателем, как это доказывается грамотою, которую я нашел в Погорелом Городище — городе, который он сжег (в наказание за что-то), подобно проконсулам Национального Конвента». (Пер. с фр.)

В декабре 1828 года по пути из Малинников в Москву Пушкин посетил старинный городок Тверской губернии Погорелое Городище. Поэт заехал в город, который некогда оборонял Гаврила Пушкин, с целью разыскать фамильные документы, уцелевшие с тех далеких времен. В 1617 году, когда войска польского королевича Владислава в большой силе подступили к крепости Держиславль (так тогда именовался посад), воевода Гаврила Пушкин приказал ее сжечь, но не оставлять врагу. Грамота, найденная поэтом, была, вероятно, жалована Михаилом Романовым в 1621 году и освобождала жителей сгоревшего города от податей.

«Нашед в истории одного из предков моих, игравшего важную роль в сию несчастную эпоху, я вывел его на сцену, не думая о щекотливости приличия, соn аmоге (с любовью — ит.), но безо всякой дворянской спеси», — так писал поэт о своем именитом предке в черновых набросках задуманного им предисловия к трагедии.

Гаврила Григорьевич Пушкин, по прозвищу Слепой, возвысился в царствование Лжедмитрия I, сделавшись думным дворянином. В «Борисе Годунове» Гаврила Пушкин, обращаясь к народу, призывает повиноваться Лжедмитрию:

Не гневайте ж царя и бойтесь Бога.
Цалуйте крест законному владыке…

Однако же после 1606 года — года падения Самозванца — Гаврила Пушкин перешел в стан его противников.

«Другой Пушкин, во время междуцарствия, начальствуя отдельным войском, один с Измайловым, по словам Карамзина, сделал честно свое дело», — заметил поэт.

Брат Гаврилы — воевода Григорий Пушкин, по прозвищу Сулемша, был сторонником Лжедмитрия I, позже — царя Василия Шуйского. Он, по свидетельству Карамзина, в 1607 году «спас Нижний Новгород, усмирил бунт в Арзамасе, в Ардатове и еще приспел к Хилкову в Каширу, чтобы идти с ним к Серебряным Прудам, где они и истребили скопище злодеев и взяли их двух начальников».

Водились Пушкины с царями;
Из них был славен не один,
Когда тягался с поляками
Нижегородский мещанин.

«В царствование Бориса Годунова Пушкины были гонимы и явным образом обижаемы в спорах местничества. Г. Г. Пушкин, тот самый, который выведен в моей трагедии, принадлежит к числу самых замечательных лиц той эпохи, столь богатой историческими характерами», — пояснял поэт.

Пушкина всегда занимала тема «гонений» его рода. Примечательны и сохранившиеся наброски плана к одной из его статей: «Кто бы я ни был, не отрекусь, хотя я беден и ничтожен. Рача, Гаврила Пушкин. Пушкины при царях, при Романовых. Казненный Пушкин. При Екатерине II. Гонимы. Гоним и я». Особое, пушкинское, ощущение своей неразрывности с судьбами предков и самой русской историей.

Нас каждый день опала ожидает,
Тюрьма, Сибирь, клобук иль кандалы,
А там — в глуши голодна смерть иль петля.
Знатнейшие меж нами роды — где?
Где Сицкие князья, где Шестуновы,
Романовы, отечества надежда?
Заточены, замучены в изгнаньи.

Не случайно эти слова поэт вложил в уста Пушкину[61], одному из персонажей «Бориса Годунова».

«Водились древле мы с царями»

Поэт упоминает в «Начале автобиографии» о Пушкиных, подписавших в 1613 году на Земском соборе грамоту об избрании на царство Михаила Романова. Есть о том и поэтические строки:

Смирив крамолу и коварство,
И ярость бранных непогод,
Когда Романовых на царство
Звал в грамоте своей народ,
Мы к оной руку приложили…

«Четверо Пушкиных подписались под грамотою о избрании на царство Романовых, а один из них, окольничий Матвей Степанович, под соборным деянием об уничтожении местничества (что мало делает чести его характеру)», — считал поэт.

В действительности же семеро Пушкиных в числе других бояр «руку приложили» к грамоте об избрании на Московское государство Михаила Федоровича Романова, — «венец и бармы Мономаха» перешли к шестнадцатилетнему Михаилу.