Пушкин – Тайная любовь

И он в рисунке трактует ее фактический отказ по-своему: «У нея капризъ упрямства». В общем, мать и дочь Бакунины, по всей видимости, сделали вид, что не восприняли пушкинское сватовство всерьез. Не вдаваясь в подробности своего отказа, они поэта из своего дома просто решительно выпроводили. Как сам он в верхнем правом углу рисунка констатирует: «МнѢ указали на дверь».

Дальше в раздражении крупными, размашистыми буквами скорописи по всему правому пространству рисунка излагаются планы горько разобиженного отказом нашего жениха. Залечивать свои сердечные раны из чванной столицы он отправится в «правильную», уже продемонстрировавшую ему свои душецелительные свойства провинцию: «Имъ назло я уѢду въ мое МихайловскаѢ, въ мою «обитель музъ». Последние два слова этой фразы на рисунке уже просто ювелирно мелки, поскольку грустно-ироничны: в быту поэт терпеть не мог фальши и высокопарности.

В левой части рисунка от «посвященной» Уманскому склоненной верхушки ели «спадает» к ее корням отмена былого связанного с благородным риском намерения поэта: «Къ князю Николаю Уманскаму въ его Умань я не поѢду, разъ она и мать ея мнѢ не рады и я не женихъ ея».

Штриховка в изгибе дерева таит в себе пушкинскую надежду свидеться-таки с самой Екатериной где-нибудь подальше от еще более, как ему кажется, высокомерной ее матери. Он уже и придумал, где именно свою девушку Бакунину «подкараулит» в ее зимние фрейлинские каникулы: «Къ Бакунинай снова просить ея руки я поѢду въ Торжокъ».

Глава 17. Звать в сваты разве что… царя?

Как решил поэт в своем рисунке – так и сделал: уже 27 июля 1827 года отправился из столицы в Михайловское. И под горьким впечатлением от неудачи в сватовстве к Екатерине Бакуниной практически сразу по приезде, 31 июля, приступил к написанию первого из давно задуманных им крупных прозаических произведений – «Арапа Петра Великого», исторического романа в стиле Вальтера Скотта.

Возникла эта задумка у него, похоже, здесь же, в Михайловском, еще года три тому. В последний день октября, уже практически на излете очередного своего творческого сезона он начал было писать стихотворение на вроде как «больную» для него тему собственного почти уникального для жителя России негритянского происхождения:

Как жениться задумал царский арап,
Меж боярынь арап похаживает,
На боярышен арап поглядывает.
Что выбрал арап себе сударушку,
Черный ворон белую лебедушку.
А как он арап чернешенек,
А она-то душа белешенька. (II, 338)

Почему тогда же охладел к этому замыслу? Наверное, потому что, как умный человек, не мог не усомниться в том, что и, не будь он потомком царского арапа, выбранная им самим для себя «белая лебедушка» Екатерина Бакунина непременно бы его полюбила. Опыт отношений с самыми разными женщинами подсказывал ему, что дело вовсе не в его непривлекательной, как он считал, внешности. Но тогда в чем? На этой загадке, одинаково трудноразрешимой для черных и белых, красивых и страшных, умных и глупых… он и захлопнул свою рабочую «масонскую» тетрадь в черном переплете. И отправился в соседнее Тригорское, где его всегда рад принимать у себя целый выводок «лебедушек». И любая из этих барышень пошла бы за него замуж, лишь намекни. К примеру, сестра его тригорского приятеля Вульфа Анна Николаевна, изображенная неподалеку – в ПД 836, л. 17.

ПД 836, л. 17

ПД 836, л. 17

Но в том-то и дело, что нужна ему не любая, а лишь та, которую он давно любит и перед которой, как сам считает, имеет моральные обязательства. Пусть даже она не разделяет с ним его чувства. «Жениться!» – думал его романный африканец Ибрагим, – «зачем же нет? ужели суждено мне провести жизнь в одиночестве и не знать лучших наслаждений и священнейших обязанностей человека, потому только, что я родился под <**> градусом? Мне не льзя надеиться быть любимым: детское возражение! разве можно верить любви? разве существует она в женском, легкомысленном сердце?.. От жены я не стану требовать любви, буду довольствоваться ее верностию, а дружбу приобрету постоянной нежностию, доверенностию и снисхождением». (VIII, 27)