Пушкин – Тайная любовь

Но была ли на самом деле эта измена? По левому, так сказать, трансгендерному профилю похоже, что бакунинского изменника вовсе не мучает совесть – взгляд у мужской его половины прямой и открытый, лицо – улыбчиво, губы – «разговорчивы». Иное дело – профиль все того же Волкова, но уже отделившегося от своей партнерши по измене в правой – «правильной» – части листа. Как и подобает человеку совестливому, Волков здесь хмур сдвинутыми к переносице бровями, молчалив сжатыми губами, озлоблен до затаенного желания мстить Бакуниной за ее обидные подозрения коварным двойным подбородком. Возможно, отчасти из-за этого немужского, по мнению Пушкина, желания отомстить унизившей его женщине он изображает Волкова в полуженском профиле: повел, мол, себя по отношению к Бакуниной неблагородно – как злопамятная истеричная баба.

Левый фрагмент ПД 836, л. 28 об.

Правый фрагмент ПД 836, л. 28 об.

Однако вполне может быть, что в случае с Волковым была не права и сама разбрасывающаяся гневными упреками Бакунина, профиль которой с круто сведенными у переносицы бровями и жесткой складкой возле рта изображен Пушкиным в нижней части этого же листа. Ведь, как Пушкин испытал на себе, она совсем не умеет выслушивать своих партнеров. А тем более – не готова прощать. Ни Пушкину, ни Волкову, ни …самой себе.

Нижний фрагмент ПД 836, л. 28 об.

Разве при таком подходе к жизни у этой женщины есть шанс хотя бы когда-нибудь стать счастливой? Такое впечатление, что кто-то иной должен взять в свои надежные руки судьбу не очень молодой уже Екатерины, чтобы принять, наконец, за нее – прямо насильно! – единственно правильное решение. Пушкин точно знает, каким это решение должно быть: его девушку следует убедить, заставить признать, наконец, его, своего первого любовника, своим законным мужем. Но кому по силам заставить неумолимую Бакунину и ее высокомерную мать сделать это? Разве только …царю! Вон как идеальный царь Петр, радеющей за счастье всей своей державы, в пушкинском романе и о каждом из своих подданных хлопочет – по собственной инициативе нисходит до устройства личной жизни даже своего только что вернувшегося из Европы арапа.

Но то – в романе. Нынешнему императору Николаю, конечно, льстит, когда его по решениям и даже характеру, внешнему виду уподобляют его великому предку, а также восхищаются его образцовой семейной попечительностью. Самому Пушкину тоже, конечно, лестно внимание к нему царя – вызволение из ссылки, представление двору как «нового» и «своего», инициатива лично цензурировать его произведения… Да, он и сам себя считает в какой-то мере крестником и воспитанником царя Николая. Но устраивать личное счастье даже и «своего» Пушкина его высокому патрону, конечно же, в голову не придет. Сколько ни намекай ему поэт стихами и романами на желаемость, ожидаемость от него его несчастливыми подданными Пушкиным и Бакуниной широкого жеста – личного вмешательства в их «арапскую» и фрейлинскую судьбы…

«Великий Пушкин, маленькое дитя», – вздохнет когда-то над участью поэта с юных лет лучше всех понимающий друга Антон Дельвиг. Гении, ворочающие в своих произведениях едва ли не стихиями, по жизни порой просты и наивны, как дети – верят в чудеса и сочиняют сказки. Хоть упрямая действительность постоянно ставит их перед фактом того, что собственные проблемы с неизбежностью каждому приходится решать самостоятельно. Читая две первые главы своего начатого романа тригорскому приятелю Алексею Вульфу 25 сентября 1827 года, Пушкин сам, видимо, не очень еще представлял, как пойдет жизнь его арапа дальше. Вульф помнит его слова о том, что «главной завязкой романа» тот планировал сделать вроде как «неверность жены сего арапа, которая родила ему белого ребенка и за что была посажена в монастырь»[121].

Так литератор Пушкин «наказывает» свою не желающую его знать возлюбленную Бакунину! А она, естественно, все продолжает жить и надеяться на счастье, даже не подозревая об его «арапских» репрессиях. Впрочем, самому автору в отсутствие определенности, личного стимула его прозаический роман вскоре наскучил. Он отложил его пока вроде как на время и обратился к давно ведущемуся им роману стихотворному – приступил к разработке седьмой главы «Евгения Онегина».

На одном из ее черновых листов, описывающих пребывание Татьяны в зимней Москве, на этой светской ярмарке невест, он в тексте дважды легко наштриховывает в отношении Бакуниной свое новое, принятое вопреки обиде на свою возлюбленную решение: «Я Ѣду къ нимъ въ ЦарскаѢ къ 25 Мая».

ПД 836, л. 29