Пушкин – Тайная любовь

Смущает датировка этого портрета. Может быть, в 1834 году художник по просьбе владелицы выполнил копию с ее удачного портрета, написанного им ранее? Во всяком случае, точно известно, что в 1828 году Екатерина Павловна и Петр Федорович общались – он писал ее очередной портрет. Скорее всего, он тогда написал даже два ее портрета. Похоже, что копия одного из них – в том самом белом берете – чем-то отличалась от оригинала, и потому художник поставил на ней новую дату. Ни за что не поверю, что даже при гораздо более медлительной, в сравнении с нынешними временами, тогдашней моде Екатерина Павловна носила один и тот же белый берет, в котором Пушкин видел ее в 1828 году, аж до 1834 года, в который якобы художником Соколовым писался ее белоберетный портрет! С годами менялись и мода, и мироощущение, и настроение самой Бакуниной…

На интересующем нас сейчас «старом» портрете Екатерины талантливым живописцем удачно уловлен и отражен внутренний мир Бакуниной после 1827 года. Справившись со своими душевными и телесными ранами, она окружает себя стерильной белизной – словно хочет отделиться, отмежеваться ото всей жизненной грязи. Стать Екатерины несуетна, полна достоинства. Лицо – серьезно, неулыбчиво. Взгляд – проницателен и строг. Именно такой Бакунина в то время понимает себя и сама.

На пушкинском рисунке бакунинский профиль в том же самом белом берете вообще грозно свел брови у переносицы и даже открыл рот. Это значит, что Екатерина во время встречи один на один выплеснула, наконец, Пушкину в лицо бурливший в ее душе многие годы праведный гнев. По его впечатлению, подтверждаемому расположением бакунинского профиля в самом низукрайней левой части листа с черновиком «Воспоминания…», у его любимой девушки сложилось о нем низкое, несправедливое, неправильное представление. И, ошарашенный такой бурно-гневной реакцией на свою многолетнюю искреннюю к ней любовь, он сразу не нашелся, как этот чудовищный негатив в ее душе нивелировать, рассеять. Поник, растерялся… Точно так же, как в ту самую знаменательную для них обоих майскую ночь 1817 года здесь же, в Царском Селе. Скорее всего, высокомерная и категоричная Екатерина опять сама не дала ему высказаться: после своих язвительных упреков наотрез отказалась выслушивать его объяснения и признания, оправдания и уверения.

А он хочет, по-прежнему очень хочет перед Екатериной также излить душу. Но это ему не удается и в сентябре того же 1828 года в именинной толпе веселых гостей оленинского Приютина. И он все ждет, подстерегает следующий момент возможной неформальной встречи – вне чопорного Петербурга с его суетой и светскими условностями. В глубокой тверской провинции, исцеляющей, как испытал он на собственном опыте, душевные раны своей намоленной тишиной и по-житейски мудрой простотой человеческих отношений.

В ожидании решительного часа Пушкин не сидит без дела. Приютинская встреча с Бакуниной вдохновила его на «Полтаву», которую он, по его словам, написал «в несколько дней», на самом деле – в течение октября все того же 1828 года. В черновиках этой поэмы в так называемом Втором Альбоме, ПД 838, мы неожиданно натыкаемся на рисунок второго …лебедя. На листе 54 с этим рисунком идет поэмная «ночь мучений» не только для ожидающего своей казни Кочубея, но и гетмана Мазепы, предавшего вместе с Россией и ее царем Петром также и дочь Кочубея Марию. В образе возрастного Мазепы Пушкин мстительно выводит злого обидчика своей Бакуниной князя Уманского.

Он с отвращением по многу раз выписывает «кудрявые седины», «глубокие морщины», «блестящий, впалый взор», «лукавый разговор», «свирепую и развратную» душу прототипа своего персонажа – вздумавшего стать супругом слишком молодой для него Бакуниной «бесстыдного старца».

И с явным сожалением констатирует подсмотренный в реальной жизни парадокс, случившийся с его слишком разборчивой в женихах девушкой:

Не только первый пух ланит
Да русы кудри молодые,
Порой и старца строгой вид,
Рубцы чела, власы седые
В воображенье красоты
Влагают страстные мечты. (V, 21–22)

Эти «первый пух» на щеках и «русые кудри» – конечно же, намек Пушкина на самого себя лицейского периода, когда его и сразила на всю жизнь любовь к Екатерине Бакуниной. Сам он в поэме – его не случайно единственный здесь безымянный герой Казак, продолжающий любить Марию подобно тому, как он любит свою девушку Бакунину даже после всех ее неудачных «авантюр»: