Пушкин – Тайная любовь

И то сказать: в Полтаве нет
Красавицы, Марии равной.
Она свежа, как вешний цвет,
Взлелеянный в тени дубравной.
Как тополь киевских высот,
Она стройна. Ее движенья
То лебедя

пустынных водНапоминают плавный ход,
То лани быстрые стремленья.
Как пена, грудь ее бела.
Вокруг высокого чела,
Как тучи, локоны чернеют.
Звездой блестят ее глаза;
Ее уста, как роза, рдеют.
Но не единая краса
(Мгновенный цвет!) молвою шумной
В младой Марии почтена:
Везде прославилась она
Девицей скромной и разумной. (V, 19–20)

О героине сказки Лебеди говорится практически то же самое, хоть и в присущем этому эпическому жанру более обобщенном виде:

За морем царевна есть,
Что не можно глаз отвесть;
Днем свет божий затмевает,
Ночью землю освещает,
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит

.А сама-то величава,
Выплывает, будто пава;
А как речь-то говорит,
Словно реченька журчит. (III, 525)

Премудрость величавой, по-бакунински гордой осанкой и душой сказочной героини проявляется в чудесах, которые она «организует» для царевича Гвидона за то, что он спас ее от чародея-коршуна, чего автор поэмы «Полтава» не смог сделать руками отца Марии Кочубея, проклинающего «заклевателя» своей дочери – «старого коршуна» гетмана Мазепу. Пушкинскому Гвидону в этом просто по-сказочному повезло:

К морю лишь подходит он,
Вот и слышит будто стон…
Видно на́море не тихо;
Смотрит – видит дело лихо:
Бьется лебедь средь зыбей,
Коршун носится над ней;
Та бедняжка так и плещет,
Воду вкруг мутит и хлещет…
Тот уж когти распустил,
Клев кровавый навострил…
Но как раз стрела запела,
В шею коршуна задела —
Коршун в море кровь пролил,
Лук царевич опустил;
Смотрит: коршун в море тонет
И не птичьим криком стонет,
Лебедь около плывет,
Злого коршуна клюет,
Гибель близкую торопит,
Бьет крылом и в море топит – (III, 510–511)

В благодарность за избавление от гибели Царевна Лебедь подарила Гвидону, как известно, город для княжения, белку с золотыми орехами и войско из тридцати трех богатырей во главе с их дядькой Черномором. Как самому Пушкину посвященная Бакуниной его поэзия принесла и всероссийскую славу, и возможность жить собственным творческим трудом. Как, впрочем, и обусловленное силою обстоятельств близкое знакомство с «витязями младыми, великанами удалыми» – будущими декабристами. От общего дела с ними поэта спасло лишь то, что в страну своего отца, царя Салтана, путь его сказочного князя Гвидона пролегал «мимо острова Буяна» – революционной «отчизны» воинского масонского братства этих «равных как на подбор» русских рыцарей.

Глава 18. Не пейзаж, но тоже – «Наш»

Мы привыкли уже к бакунинским профилям в рукописях поэта – узнаем их с первого взгляда, не так ли? Но вот в предыдущих главах появились и страсть-конь, и выгнутая жизненными нестроениями судьба-ель… Перипетии отношений Пушкина с его любимой девушкой Бакуниной отражены также в нескольких его сюитах, числящихся в науке пейзажами. На первый взгляд, несколько отвлеченный от нашей темы, но зато яркий пример такого «пейзажа» – не привязанная ни к какому тексту так называемая ЛЕСНАЯ ОПУШКА на листе 100 в ПД 838.

Сюита эта очень сложная: многоперсонажная и многомысленная. Она сама по себе – текст: целиком выписана словами. Кто-то, конечно, видит в ней просто деревья, но мы с вами сначала по их особенностям-«характерам» догадаемся, кто здесь изображен, а потом и просто прочтем в рисунках имена-фамилии прототипов. Как давно уже заметили пушкинисты, вид, состояние деревьев и кустов, травы и коряг на рисунках Пушкина отражают состояние его чувств, восприятие окружающих его по жизни людей. Местонахождение деревьев – лес! – и витающая над сюитой какая-то светлая, добродушная ирония подсказывают, что рисует Пушкин симпатичных ему провинциальных обитателей – своих деревенских друзей.