Пушкин – Тайная любовь

Решение для него трудное, непредсказуемое, даже явно сомнительное по ожидаемым результатам, а потому и записанное на листе слева. Ну, не хочется Александру Сергеевичу снова видеться и разговаривать с надменной своей «тещей». Она, по его мнению, его не понимает во многом потому, что просто не догадывается о его давних супружеских, как он сам их считает, отношениях с Екатериной. И нельзя ведь ее в этом плане «просветить» без признания этих отношений вслух самой ее дочерью. А она, как видится ему, явно капризничает.

Нет, в этот раз он постарается улучить для разговора со своей любимой момент, когда между ними не будет стоять «теща». Гораздо правильнее будет поговорить с самой Екатериной – окончательно решает он, и свое «Я Ѣду къ ней» – наштриховывает на том же листе, соответственно, справа.

И, даже не доработав в деревне свою золотую творческую осень, уже 12 октября отправляется обратно в северную столицу. Однако зимой 1827–1828 года повода хотя бы просто проехать через Торжок, как сам планировал, у него как-то не нашлось. Попытаться повторно объясниться с Екатериной удалось лишь спустя год после его визита в дом ее матери – следующей весной. Опять – в Царском Селе, куда он устремился, по своему обыкновению, в двадцатых числах мая.

Ненадолго прибывший в Петербург Вяземский 21 мая 1828 года ему и А.А. Оленину пишет: «Да будет известно честным господам, что я завтра еду в Царское Село и предлагаю в четверг вечером, или в пятницу в обеденное время, или в ужинное, составить прощальный пикник, где, как и у кого угодно. Вот предлагаемые или лучше сказать предполагаемые собеседники: Алексей Оленин junior (то есть младший. – Л.С.), Грибоедов, Киселев, Пушкин, К.<нязь> Сергей Голицын, Шиллинг, Мицкевич. Если проект мой будет одобрен честными господами, то приглашаю их приступить к принятию потребных мер в отношениях личных, местных и съестных, а тем паче питейных. Я за ранее даю на все свое согласие. В четверг явлюсь за ответом». (XIV, 19)

Остались на этом письме отметки некоторых адресатов: «Читал junior: <А. А. Оленин>. Читал Пушкин и лапку приложил: <Пушкин>. Скорее всего, именно от этого визита в места лицейской юности остались и пушкинские стихи «Воспоминания в Царском Селе», окончательный текст которых был практически готов тем же летом, но полностью закончен лишь 14 декабря следующего, 1829 года:

Воспоминаньями смущенный,
Исполнен сладкою тоской,
Сады прекрасные, под сумрак ваш священный
Вхожу с поникшею главой.
Так отрок библии, [безумный] расточитель,
До капли истощив раскаянья фиал

,Увидев наконец родимую обитель,
Главой поник и зарыдал.
В пылу восторгов скоротечных,
В бесплодном вихре суеты,
О, много расточил сокровищ я сердечных
За недоступные мечты,
И долго я блуждал, и часто, утомленный,
Раскаяньем горя, предчувствуя беды,
Я думал о тебе, предел благословенный,
Воображал сии сады… (III, 189)

В подтверждение факта личной встречи в мае 1828 года с Екатериной Бакуниной Пушкин запечатлел ее профиль в самом низукрайней левой части листа 56 ПД 841, черновиков «Воспоминаний…». Там он изобразил свою девушку в белом берете и буквами в линиях лица подписал ее портрет.

ПД 841, л. 56

Как и большинство мужчин вообще, Пушкин плохо разбирается в деталях кроя женской одежды. В тогдашнем наряде Бакуниной он совершенно не различает границ между свешивающимися на ее плечо складками изысканного шелкового или атласного белого берета и волнами шейного украшения из той же ткани. Для него, в придачу еще и достаточно близорукого, все это сливается во что-то белое – целое, с тянущимся по шее «хвостом».

Е.П. Бакунина, художник П.Ф. Соколов, 1834[122]

Зато живописец Петр Соколов воспроизводит эти модные детали на портрете Екатерины Бакуниной со всевозможной точностью. Потому что художница-Бакунина, по необходимости приучившаяся декорировать свою травмированную шею всевозможными палантинами, пышными оборками и кружевами воротников, делает это так живописно, что давно превратила свою вынужденную маскировку в собственный «фирменный» стиль.