Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали

В материалах следствия сохранилось особое мнение аудитора военно-судебной комиссии Маслова, в котором он настаивает на необходимости заслушать объяснения вдовы Пушкина, в частности, по вопросу, «не известно ли ей, какие именно безымянные письма получил покойный муж ея»[16]. Требование аудитора Маслова отвергли. Другим документом, говорящим в пользу нашего тезиса, является опись материалов, которыми располагала комиссия. В деле фигурирует письмо Пушкина к Геккерну-старшему от 26 января 1837 г. с оскорблениями в адрес последнего, послужившие поводом для дуэли. Но в этом письме Пушкин убрал ссылки на анонимный диплом и предположения об авторстве анонима. Так зачем же Геккерну-старшему самому поднимать этот вопрос в ходе следствия? Конечно, разбираемое письмо было написано сразу после первого вызова, когда Дантес дежурил в полку. А Нессельроде уже имел экземпляр диплома и, судя по всему, был изрядно напуган его текстом, смысл которого он тут же раскусил.

Нессельроде так и не решился поведать царю о содержании анонимного диплома. Он знал, что иногда бывает с гонцами, несущими плохую весть, и счел за благо затаиться. Поэтому пружина интриги, которую затеял Пушкин, сработала с опозданием, лишь после дуэли.

Только 28 января 1837 г. Николай потребовал от Бенкендорфа и Нессельроде (по линии министерства иностранных дел) полного отчета по делу Пушкина. Тут и всплыли документы, содержание которых поэт так хотел довести до императора еще при жизни. Николай все понял так, как и задумывал Пушкин: текст диплома счел оскорбительным для себя и полностью поверил пушкинской мистификации по поводу личности анонима. Мгновенно голландский посол, часто бывавший в узком кругу приближенных к царской семье, превратился в «каналью». Уже 3 февраля Николай пишет брату Михаилу: «…порицание поведения Геккерна справедливо и заслуженно; он точно вел себя как гнусная каналья. Сам сводничал Дантесу в отсутствие Пушкина, уговаривал жену его отдаться Дантесу, который будто к ней умирал любовью, и все это тогда открылось, когда после первого вызова на ду эль Дантеса Пушкиным Дантес вдруг посватался к сестре Пушкиной; тогда жена Пушкина открыла мужу всю гнусность поведения обоих, быв во всем невинна».

Щеголев дал такой любопытный комментарий к вышеприведенному тексту: «Николай говорит очень много о невинности Натальи Николаевны. Любопытно и то, что Николай писал свое письмо, как будто имея перед своими глазами письмо Пушкина к Геккерну от 26 января»[17].

Конечно, экзальтированный Щеголев несколько перегнул палку, утверждая, что Николай «говорит очень много о невинности» Пушкиной. Но любопытно, что царь не преминул в письме к брату подчеркнуть этот момент, хотя, казалось бы, откуда ему знать об этом, как не от самой Натальи Николаевны. И еще: в этом самооправдательном письме (скандал-то грандиозный) Николай ничего не говорит о содержании анонимного диплома. Михаил получил этот диплом через несколько дней от любезного Вяземского. Зело всполошились Романовы по поводу содержания запущенного Пушкиным анонимного письма. И не случайно следственная комиссия по делу о дуэли не получила из Третьего отделения ни одного экземпляра анонимного диплома. Его «царственная линия» была столь очевидна для современников, что текст диплома был засекречен даже для следователей. К счастью, уже в те времена существовал своеобразный «самиздат». Однако дощеголевская пушкинистика разрывалась между любовью к монархии и чувствами к поэту (основоположник этой позиции, конечно, В. А. Жуковский) и долгие годы обманывала российскую общественность из самых «благородных» побуждений. Но это отдельная тема, требующая специального рассмотрения.

Вернемся к теме диплома, полученного Нессельроде. Он никому его не отдал. Умер «австрийский министр иностранных дел России» в 1862 г. Его архив разбирали долго и тщательно, постоянно докладывая Александру II о наиболее интересных документах. Такая скрупулезная работа в архиве бывшего министра иностранных дел прежде всего была вызвана тем, что Россия при Александре II резко меняла внешнеполитический курс, активно вмешалась в балканскую проблему. Среди бумаг Нессельроде нашлись документы, совершенно не связанные с внешней политикой. Ну, например, анонимный диплом по поводу Пушкина, которому осторожный царедворец так и не дал ходу. О таких находках, безусловно, также докладывалось царю. Именно этим можно рационально объяснить одно из наиболее загадочных заявлений Александра II.

В дневнике директора канцелярии Главного штаба военного министерства (впоследствии министра двора) В. Ф. Адлерберга зафиксирован разговор Александра II с княгиней Долгоруковой.