Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали

А между тем 15 апреля Наталья Николаевна с детьми отправляется в Калужскую губернию к маменьке и сестрам. Пушкин семью не сопровождает. Большинство профессиональных пушкинистов едины в оценке причин отъезда Натальи Николаевны из Петербурга: необходимость поправить здоровье, пошатнувшееся после выкидыша. Хотя уже в мартовском, только что цитированном письме Пушкина Нащокину сказано: «Теперь, слава Богу, здорова и едет на днях в калужскую деревню». Действительно, не больную же жену посылать на перекладных через пол-России, да еще с детьми, когда в столице врачей пруд пруди. Да и теща 15 мая рапортует зятю, что Наташа здорова, да так, что в Калугу постоянно ездит танцевать и провинциальных артистов смотреть. Дело, конечно, не в пошатнувшемся здоровье супруги. Отъезд этот из полного соблазнами для молодой женщины Петербурга был запланирован Пушкиным еще год назад и по причинам, четко изложенным поэтом в письме Нащокину еще в конце февраля 1833 г.: «Жизнь моя в Петербурге ни то, ни се… Кружусь в свете, жена моя в большой моде – все это требует денег, деньги мне достаются через труды, а труды требуют уединения. Вот как располагаю я моим будущим. Летом, после родов жены, отправляю ее в калужскую деревню к сестрам, а сам съезжу в Нижний, да, может быть, в Астрахань. Путешествие нужно мне нравственно (курсив мой. – Н. П.) и физически».

Жена 6 июля 1833 г. благополучно родила Сашку, но категорически отказалась ехать в деревню к сестрам. Наш «мономан» тактично отступил, ставя на первый план благополучие «семейственных отношений». Но в 1834 г. Пушкин повел себя куда жестче, хотя, как показали дальнейшие события, время для устранения дисбаланса в семье поэта было безвозвратно упущено.

Из вышесказанного, по-моему, логически следует, что поездка Натальи Николаевны в Полотняный завод была отнюдь не оздоровительным мероприятием, а скорее результатом семейного конфликта между входящей во вкус очередной звездой Аничкова дворца и ее мужем, стремившимся сохранить выходящие из моды ценности семейной жизни.

За более чем пять месяцев – с апреля до конца сентября – супруги виделись лишь две неполные недели (Пушкин гостил в Полотняном заводе в окружении сестер Натали и тещи). Такой длительной паузы в их почти шестилетней супружеской жизни не было. Но остались письма Пушкина к жене, но не переписка. То ли Наталья Николаевна мало писала мужу, то ли ей стыдно было за содержание писем, но они исчезли (скорее всего, уничтожены после смерти поэта его тогда уже вдовой).

Письма Пушкина в период им же организованной разлуки то нежны, то резки. Детально анализировать их мы сейчас не хотим, чтобы не утомлять читателя. Но два доминирующих мотива в пушкинских письмах этого периода обязательно следует отметить. Одна надрывная мелодия – несостоявшаяся отставка, вторая трагикомическая – внедрение сестер Натали в пушкинскую семью.

Именно летом 1834 г. обозначилось, что супруги Пушкины смотрят в диаметрально противоположные стороны. Просто какая-то проекция российского герба на семейные отношения Пушкиных.

Александр Сергеевич понимает, что для творчества, сохранения семейных устоев, снятия колоссального нервного напряжения необходимо вырваться из Петербурга. В принципе неважно куда: в Михайловское, Болдино, Москву, еще же лучше в зарубежье. Только бы уйти от клейма «искателя» и «венценосного рогоносца».

Гордыня Пушкина взыграла: царь меня жалует в «юнкер-лакеи», а я от него требую возвращения в ссылку, мол, все ваше романовское отродье – «одного поля ягода». Один – отторгал, другой – душит в объятиях. Второй звоночек (первый еще в Царском Селе, теперь в Аничковом дворце) – держись подальше!

Начинается тяжба об отставке. Мы уже писали об истерической реакции на просьбу камер-юнкера Пушкина со стороны Николая Павловича, Бенкендорфа, Жуковского. Никто ни устно, ни письменно не сказал: Александр Сергеевич, вы первый поэт России, вы украшение двора его величества, высшее петербургское общество с вашим отъездом потеряет блеск и «интеллектуальный шарм». Нет! Вместо этого любящий и любимый Жуковский грозит «желтым домом», публичной поркой, требует покаяться перед царем, поскольку должным образом не оценил ниспосланную благодать.

«Государь мне о моем камер-юнкерстве не говорил, а я не благодарил его», – записывает 17 января 1834 г. поэт в свой дневник. Но прошло буквально три-четыре месяца, и гордый, обиженный поэт «вструхнул». Однако не потому, что слаб духом, а просто не был готов к столь откровенной расстановке акцентов: российскому двору нужен не блистательный поэт, а его очаровательная жена.