Пушкин в русской философской критике

Для этого было много оснований. Николай I непосредственно ощущал величие пушкинского гения. Не надо забывать, что Николай I, по собственному, сознательно принятому решению, приобщил на равных правах с другими образованными русскими людьми политически подозрительного, поднадзорного и в силу того поставленного его предшественником в исключительно неблагоприятные условия Пушкина к русской культурной жизни и даже, как казалось самому Государю, поставил в ней поэта в исключительно привилегированное положение. Тягостные стороны этой привилегированности были весьма ощутимы для Пушкина, но для Государя прямо непонятны. Что поэта бесили нравы и приемы полиции, считавшей своим правом и своей обязанностью во все вторгаться, было более чем естественно – этими вещами не меньше страстного и подчас чересчур несдержанного в личных и общественных отношениях Пушкина возмущался кроткий и тихий Жуковский. Но от этого возмущения до отрицательной оценки фигуры самого Николая I было весьма далеко. Поэт хорошо знал, что Николай I был – со своей точки зрения самодержавного, т. е. неограниченного, Монарха – до мозга костей проникнут сознанием не только права и силы патриархальной монархической власти, но и ее обязанностей. Для Пушкина Николай I был настоящий властелин, каким он себя показал в 1831 году на Сенной площади, заставив силой своего слова взбунтовавшийся по случаю холеры народ пасть перед собой на колени (ср. письмо Пушкина к Осиповой от 29 июня 1831 года). Для автора знаменитых «Стансов» Николай I был Царь «суровый и могучий» («19 октября 1836 г.»[500]), и свое отношение к Пушкину Николай I также рассматривал под этим углом зрения. Нам чужда – и уже Пушкину тоже в значительной мере была чужда – политическая идеология Николая I, но несмотря на это его отношение к Пушкину мы не можем не признавать человечески добросовестным и идейно серьезным. Николай I к доступному ему духовному миру поэта и к его душевным переживаниям относился – со своей точки зрения – внимательно и даже любовно.

Клеветнически дурацким инсинуациям об отношении Николая I к Пушкину необходимо противопоставить это единственное соответствующее исторической действительности и исторической справедливости понимание их отношений. Когда Булгарин в 1830 году в малоприкровенном виде напечатал в «Северной пчеле» намеки на происхождение Пушкина от негра, купленного шкипером за бутылку рома, Пушкин в ответ разразился «Моей родословной», ходившей в рукописях. В 1831 году поэт счел нужным довести это стихотворение до сведения графа А. Х. Бенкендорфа и чрез него – самого Царя. Царь на письме (французском) Пушкина к Бенкендорфу написал по-французски же несколько слов, которыми он заклеймил сделанные врагом Пушкина намеки, как «низкие и подлые оскорбления», которые «обесчещивают не того, к кому они относятся, а того, кто их произносит». Эта отметка Царя была доведена до сведения поэта и, конечно, доставила ему душевное удовлетворение[501]. В 1832 году поэт получил как личный подарок Николая I «Полное Собрание Законов Российской Империи» (с 1649 по 1825 год), изданное под руководством Сперанского основное собрание важнейших источников по истории России с Уложения Царя Алексея Михайловича по конец царствования Александра I. Можно было бы привести еще длинный ряд случаев не только покровительства, но прямо проявления любовного внимания Николая I к Пушкину.

Словом, все факты говорят о том взаимоотношении этих двух больших людей, наложивших каждый свою печать на целую эпоху, которое я изобразил выше. Вокруг этого взаимоотношения – под диктовку политической тенденции и неискоренимой человеческой страсти к злоречивым измышлениям – сплелось целое кружево глупых вымыслов, низких заподозреваний, мерзких домыслов и гнусных клевет. Строй политических идей даже зрелого Пушкина был во многом не похож на политическое мировоззрение Николая I, но тем значительнее выступает непререкаемая взаимная личная связь между ними, основанная одинаково и на их человеческих чувствах, и на их государственном смысле. Они оба любили Россию и ценили ее исторический образ.

В заключение[502] этого вступительного слова, чем же дорог, чем учителен и водителен для нашего времени Пушкин – в том его окончательном и окончательно зрелом образе, который он завещал России и русскому народу?

Пушкин не отрицался национальной силы и государственной мощи. Он ее, наоборот, любил и воспевал. Недаром он был певцом Петра Великого.