Пушкинская перспектива

В том же ключе прочитывается и несколько неожиданное определение качества грибоедовского ума – «его озлобленный ум» (ср. контрастные, смежные воспоминания о «меланхолическом характере» и «добродушии»). В словаре Пушкина этот эпитет также имел вполне определенное наполнение. «Я был озлоблен, он угрюм», – сравнивал себя с героем автор «Евгения Онегина», а позже вспоминал два-три романа, «в которых отразился век и современный человек (…) с его озлобленным умом, кипящим в действии пустом». Тот же эпитет в пушкинском определении:

(…) озлобленная летопись кн.(язя) Курбского отличается от прочих летописей, как бурная жизнь Иоаннова изгн.(анника) отличалась от смиренной жизни безмятежных иноков (XI, 67).

Литературность Грибоедовского эпизода оттеняется контрастом его стилистики с деловитым, фактологическим и слегка ироничным тоном всего повествования в «Путешествии в Арзрум». Две с половиной страницы, посвященные Грибоедову, представляют собою беспрецедентное, единственное в этом произведении лирическое отступление.[559] Но оказывается, и самые географические подробности путевых записок только в описании встречи автора с грузинами, везущими тело «Грибоеда», отзываются художественным вымыслом. «Где произошла эта встреча? – размышляет К. В. Айвазян. – В „Путешествии в Арзрум“ говорится, что у крепости Гергеры „три потока с шумом и пеной низвергались с высокого берега“. Тут у Пушкина неточность: во-первых, возле селения Армянские Гергеры (Русских Гергер тогда не было) никаких „трех потоков“ нет; во-вторых, сама деревня стоит не на „высоком берегу реки“; в-третьих, согласно маршрутной карте, Гергеры упоминаются не как крепость, а как пост. Названные Пушкиным приметы подходят скорее к Джелал-Оглы».[560] Но такое уточнение не устраняет другой неточности: и Гергеры, и расположенная перед ними крепость Джелал-Оглы находятся перед горой Безобдал, «отделяющей Грузию от древней Армении», а не после нее, как это изложено в «Путешествии в Арзрум».

Всё это можно было бы объяснить вполне понятной ошибкой памяти: ведь путевые очерки писались спустя шесть лет после кавказского путешествия поэта. Но как раз в 1835 году такие ошибки были бы невозможны, так как он восстанавливал дорожные впечатления, постоянно сверяясь с «Маршрутом от Тифлиса до Арзрума», приложенным к «Путешествию» в беловой рукописи. В «Маршруте» всё на месте:

Да и в тексте «Путешествия» после Грибоедовского эпизода через пробел читаем: «В Гергерах встретил я Б(утурлина)»(…). И далее: «Переехав через гору и спустясь в долину…», – имеется в виду именно Безобдал (VIII, 462). На месте гора оказывается и на обратном пути следования Пушкина в Тифлис – сразу после Гумры (VIII, 482).

Объяснить все странности Грибоедовского эпизода можно, лишь высказав, на первый взгляд, неожиданную гипотезу: он был написан в качестве самостоятельного произведения, значительно раньше всего текста «Путешествия в Арзрум», а потом (в слегка доработанном виде)[561] вставлен в рукопись путевых записок. В беловом автографе произведения Грибоедовский эпизод помещен на отдельных листах и заключен знаком концовки; перед начальными же словами эпизода («Я ехал верхом, переменяя лошадей на казачьих постах…») имеется карандашная помета: «Статья II» (см.: VIII, 1010).

Известно, что в «Литературной газете» за 1830 год Пушкиным была напечатана статья «Военная Грузинская дорога». Не предполагал ли он вслед за этим опубликовать и вторую статью, т. е. «Грибоедовский эпизод»? Какие-то слухи об этом в литературные круги тогда уже просочились. В примечании к «Письму» Григорьева вездесущий Булгарин сообщал:

Замечательно, что один из первых русских, встретивших тело Грибоедова в российских пределах, был поэт наш, А. С. Пушкин, на пути своем в Отдельный кавказский корпус.[562]

В сущности, этим примечанием закрывалась дорога в печать пушкинской «Статье II»: контраст между мемуарным свидетельством о препровождении тела Грибоедова и пушкинской интерпретацией этого события оказался разительным. Читатель, сравнивая два эти произведения, несомненно, отдал бы предпочтение по достоверности «Сыну отечества», а не «Литературной газете».

Встречи Пушкина с покойным Грибоедовым близ Гергер, судя по всему, не было. Но уже отправляясь на Кавказ из Москвы, куда дошли известия о тегеранской трагедии, Пушкин предчувствовал эту встречу. И не он один. В. А. Ушаков вспоминал: