Пуская мыльные пузыри

– Зря вы так, – задумчиво проговорил Даниил. – У меня в школе учительница была, физичка, неприятная женщина. Стерва, скажу вам по секрету. Не любила она ни детей, ни физику. Мы все – и ученики, и учителя, и директор – дивились, что она в школе-то забыла? Однажды – уже в конце года, разумеется, – я спросил у нее. Знаете, что она ответила? Что с детства мечтала понять радугу и научить этому других… И так мне ее жалко стало. Старая женщина. Она верила в волшебство, но, ударившись в науку, осознала, что никакого волшебства нет. Ученые – больше, чем циники. Они, по моему мнению, вообще не люди. Возможно, я не прав. Возможно, вы меня осуждаете. Но я не понимаю, зачем мне знать, что такое радуга? В школьные года я был прилежным мальчиком и сейчас могу сказать вам, как на духу: радуга – атмосферное, оптическое и метеорологическое явление, наблюдаемое при освещении ярким источником света множества водяных капель. Но в чем тогда прелесть? Какой смысл смотреть мне в окно после дождя, затаив дыхание, если я знаю, что это – не чудо, что это – физика? Какой тогда в этом смысл? Какой тогда смысл вообще во всей моей жизни, если я не могу радоваться таким мелочам? Я не хочу считать рождение ребенка – продолжением рода, вследствие оплодотворения яйцеклетки, а любовь – совместимостью; я не хочу, чтобы ваши мыльные пузыри были для меня интерференцией света на тонкой пленке; я не хочу знать, как работает телефон, плита, как едет поезд; не хочу я знать, как природа меняет времена года, и откуда берутся облака. Сейчас для меня все это – чудо! А я не могу жить без чудес!

– Вы романтик, – заметила Любочка. – И я не могу с вами спорить.

– Я рад. К сожалению, таких, как мы с вами, с каждым годом все меньше и меньше. Мне порой становится невыносимо страшно от мысли, что когда-нибудь люди перестают мечтать, чувствовать, верить в чудеса. Каким же станет наш мир! Ни искусства, ни любви!

Знаете, в моем классе мальчик один был, за партой вместе сидели – имени не вспомню, да оно вам ничего и не скажет. Умный был. Веселый был, болтливый. Мы в детстве дружили. А потом… Не знаю. Видимо, Елена Игоревна на него так повлияла. (Так звали учительницу.) Не знаю… У него отец был строгий, очень. Мать умерла. Дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина – таким он вырос. Причем именно он. Я с братом его год (или два?) назад виделся. Женат, румян, с тремя детьми. Не знаю… Странно все это… я даже писать обо всем этом хотел, но руки не дошли…

– Так вы писатель?

– Не знаю. Наверное, нет. Писатель – человек искусства, а искусство – это донесение глубоких чувств и самого сокровенного через образы. Мне никогда это не удавалось. Так я думал до сегодняшнего дня, – он посмотрел Любочке в глаза. Она засмущалась.

– Думаю, вы слишком строги к себе. Или скромничаете.

– Ну, скромность – сестра таланта!

– Разве не краткость? – усомнилась Любочка, приподняв правую бровь. – По-моему, Чехов говорил: краткость – сестра таланта.

– А что, у таланта не может быть двух сестер? – искренне удивился Даниил. И рассмеялся. Любочка тоже. – Какие у вас планы на сегодняшний вечер?

– Нужно Бубу до дома довести, покормить, а потом – никаких. А у вас есть предложение?

– Можно и так сказать.

Мягкие щечки и щеки с ямочками улыбались друг другу.

Эпилог

Если бы вы оказались на улице Бровинской 37, у подъезда №3, в любой день, в любое время дня и ночи, вы бы не увидели ничего интересного. Сонный городок, с численностью населения, не превышающей двадцать тысяч. Но сегодня вам повезло, сегодня вы станете созерцателем спектакля, насладитесь игрой наших лучших актеров. Они вжились в свои роли, они как будто проживают свои же жизни, а наш спектакль – не хитроумное пересечение сюжетных линий, придуманных одиноким, скучающим писателем-затворником, а бесцеремонное подглядывание.

Итак, мы начинаем. Сцена первая: любовная. Возлюбленные бредут по тротуару, огибая лужи, изменяя траекторию с прямой на дуги, но продолжают говорить, смотреть друг на друга, смеяться, тихо хихикать и молчать, выдерживая многозначительные паузы, говорящие об их любви больше, чем слова. Дошли до подъезда, женщина, полная, миловидная, светящаяся в темноте от счастья, уже достала ключи, но держит их в мягкой руке, не решаясь оборвать лучший день в жизни. Ноги в чулках дрожат от холода, трутся коленками друг об друга; но она стоит. Мы бы могли приблизиться, вслушаться в их влюбленное щебетанье, но оставим это. А то спугнем еще!

Наконец-то движение! Он обнял ее за плечи, боясь сжать слишком сильно или прикоснуться недостаточно, не передав тепло и любовь через толстое пальто, застряв где-то между драпом и подкладкой. Он наклонился к ней (почти на полметра; пришлось согнуть ноги в коленях), поцеловал в холодную щеку, выпрямился, постоял, наклонился снова, теперь ко второй щеке, снова встал, потупив взор, и прильнул к обветренным губам, соленым от тонких полосочек крови. Не первая любовь, но первый поцелуй.