Пуская мыльные пузыри

Приведу пример. Зинаида Аполлоновна и мой брат Шурик, картежник и бездельник. Я был на их свадьбе свидетелем, так что смог хорошенько рассмотреть жениха и невесту. Зина стояла, кутаясь в фату, хвалясь собственной важностью. Она была уверена, что красотой и принуждением избавит Шурика от пристрастий к играм, приучит его к работе. Он же мечтал о том, как в браке научит женушку нежности и послушанию. Знаешь, чем все кончилось? Спустя тридцать пять лет, он лежал на смертном одре, пряча колоду под подушкой, а она клевала его в лысину за не помытую посуду. На похоронах Зина скрывала облегчение. Шурик нередко пил и проигрывал деньги, она кричала на него, била, выклевывала остатки мозга, изменяла ему. Не могу сказать точно, сколько именно раз, но измен за тринадцать ручаюсь – это был я. Да… Паршивая семейка, не стоило брать в пример. Но ты понял, к чему я. Глупо портить себе же жизнь, приковывая себя к неприятному человеку в надежде, что он когда-нибудь исправится. Это очень глупо. А ты хоть и романтик, писатель, но не дурак, Даня, и должен это понимать.

– И что же мне делать?

– Для начала, избавься от фотографии. Отдохни, поспи. Может, выпей, если очень захочется. Сходи в парк, или лучше в лес. Да, в лесу сейчас очень красиво! Желтеющая листва, птички не надоедают, тишина… Сходи в лес, Даня. Может, познакомишься с кем-нибудь. Сейчас же каникулы! Мамочки с детьми, молодые учительницы, старшеклассницы… Хе-хе, найдешь, чем заняться!

Какая встреча

Безвылазное сидение дома сказалось на психике. Даниил отвык от дневного света, осеннего ветра, запаха песка, пыли, сырой земли. Кажется, за два месяца в его хрупком сознании творческой личности развилось нечто наподобие агорафобии. Его пугала сама мысль – подняв голову, он не увидит потолка, а вытянув руки, не коснется стен. Количество прохожих, увиденных лиц, нечаянно подслушанных, но будто украденных обрывков чьих-то разговоров будоражило воображение.

По совету Петра Николаевича Даниил вышел на прогулку. Впервые за долгое время. Не совсем добровольно: Петр Николаевич выпнул его за дверь, забрав перед этим ключи, и сказал до полуночи не возвращаться. Суровая, но отеческая забота. Даниил был благодарен.

Во многих городках средней полосы столбы вечной памяти природы – деревья, собирающиеся стаями в леса и парки, – сожительствовали со столбами нового времени – фабричными трубами. Первые закрывали зеленой грудью вторых, как несчастная мать – сына-воришку. Трубы, привыкшие к защите леса, не стеснялись дымить, загрязняя воздух и легкие.

Жил Даниил Николаевич, как оказалось, недалеко от леса – хотя в маленьких городах все недалеко друг от друга, до любого места можно дойти пешком.

Лес оказался хвойным. В большей мере хвойным. Даниил, любивший по юности красоты природы, живший с родителями летом в глуши, не видал ни одного русского леса, в котором не встретились бы хоть один дуб или береза.

У прохожей женщины в желтом берете Даниил выспросил, где пряталась от него тропинка «Олеся» – про нее рассказал Петр Николаевич. По его словам, если искать людей не диких, а цивилизованных, но бегущих в дикие края от цивилизации, то искать надо именно на «Олесе».

Тропа оказалась асфальтированной, с прелестными серыми фонариками и грязными, но очень удобными лавочками. Даниил не смог сразу решить, возмущает его это или подкупает удобством. Он решил подумать на досуге. «Олесю» окружали сосны, высокие, с кудрявыми макушками. На западе виднелись трубы фабрики. Вернее, дым от них. Со стороны казалось: сосны курят.

Лавочки пустовали. Прохожих было немного. Даниила одолевало странное предвкушение чего-то важного, близость духовного просветления и единения с Первозданным. Он был уверен, что вот-вот излечатся все его раны, пиявки несчастья, присосавшиеся к нему, ослабят мелкозубые пасти и опадут, насадившись маленькими извивающими тельцами на хвойные иглы.

«Сейчас, сейчас все будет хорошо, – повторял про себя Даниил. – Как же хорошо. Сейчас все будет хорошо».

Он бессильно опустился на скамейку, как тяжело больной, неуверенный, что выдержит посадку и сможет вновь подняться на ноги. Холодный ветерок отрезвлял, развеивал дурные мысли. Шум копошившихся дождевых червей, бухающего где-то (далеко-далеко) грома, глухого шушуканья веток, перешептывания стволов, игл, смолы, травы – все внушало уверенность в покое, безопасности. Даниил, размякнув, откинув голову, закрыв глаза, был готов заснуть прямо здесь, на влажной от дождевых капель скамье, посреди леса, под защитой сосен, втайне любивших табак.

Из состояния благоговейного покоя, граничащего с покоем смерти, его вырвало звонкое, назойливое тявканье. Он, растерявшись, с досадой открыл глаза. Через его вытянутую ногу перепрыгивал маленький шпиц. Зверек то подпрыгивал, преодолевая для своих размеров невероятное препятствие, то пролезал, прижавшись пушистым брюшком к земле, под коленом Даниила, легонько задевая штанину виляющим хвостом.