Пусть ярость благородная

Один из тех мужчин, что стояли отдельно, поманил меня рукой – и мы все вместе направились в сторону небольшого холма. Пока мы его огибали, в мои ноздри все явственней проникал такой знакомый и отвратительный запах… запах мертвой человеческой плоти, который ни за что не спутаешь с каким-либо другим. Мужчины переглядывались между собой и все больше мрачнели по мере приближения к цели.

И вот мы пришли. Все, что воспринимало сейчас мое сознание, было похоже на кошмарный сон. Мы стояли на краю большой ямы. Смрад шел из нее… И я знал, что уже никогда не смогу забыть ни этот запах, ни это зрелище… В яме, сваленные в кучу, лежали обезглавленные трупы. Трупы не солдат. Женщин и детей! Ни в чем не повинных – видимо, из числа тех пленных, которых мы только что видели. «Не может быть! – кричал мой разум, дергаясь в конвульсиях ужаса, – ведь мы живем в цивилизованном мире! Это дело рук японцев?! Как же они могли?»

Но действительность говорила – да, могли. Да, именно японцы совершили это невиданное зверство. Так ведь если они вершат такое, то не только здесь… Сколько еще таких вот страшных могил по островам? Вдруг вспомнились мои собственные сомнения, правильно ли поступают пришельцы, вмешиваясь в эту войну. И разум воскликнул: «Правильно! Пусть теперь весь мир узнает о том, что здесь творится! Чтобы никогда, никогда не повторилось этого впредь!»

Бледные, потрясенные, сдерживая приступы тошноты, смотрели мои спутники в эту яму. И в этом безмолвии, когда душа каждого созерцающего плакала о душах невинно убиенных, замученных женщинах и детях, вырастало незримое облако холодной и чистой ярости против тех, что посмели попрать все человеческое… Нет, не должно быть им пощады! Закрыв глаза, я слышал плач и стоны тех, чьи останки сейчас лежали передо мной…

16 марта 1904 года 09:00 по местному времени. острова Элиот, остров Да-Чан-Шан Дао.

Павел Павлович Одинцов.

Прямо сцена из исторического боевика. Вытоптанный пыльный плац перед флагштоком – только позавчера ночью ребята майора (а теперь подполковника) Новикова сорвали отсюда японское «солнце с лучами». Теперь на этом плацу коробками выстроены команды «Трибуца», «Новика», «Аскольда», «Баяна». Точнее от местных выстроены «лучшие из лучших», которые заслужили эту честь. Ведь крейсер первого класса это 700–800 человек команды, второго – пятьсот. У нас на «Трибуце» при таком же водоизмещении всего двести восемьдесят пять человек, включая тридцать офицеров и шестнадцать мичманов, а на «Быстром» двести девяносто шесть при двадцати пяти офицерах и сорока восьми мичманах. А на следующем поколении кораблей при возросшей боевой мощи команда должна уменьшиться до сотни человек. Что же, автоматизация рулит. Напротив строя установлена трибуна – да-да обычная фанерная переносная трибунка, как неотъемлемый атрибут корабельного хозяйства. Но в лабазах наших замвоспитов не только эта трибунка… Каждый уважающий себя политработник еще с советских времен стремится иметь микрофон, усилитель, флеш-плеер, колонки… короче, можно открывать дискотеку. А так как здесь верх сервиса – это танцы под гарнизонный оркестр, то на этой установке можно было бы заколотить немалые деньги, или немалую популярность в народе. Но, не для того это, не для того… Вот два офицера с «Трибуца» и два с «Быстрого», при полной парадной форме, подносят к флагштоку свернутый флаг. Это капитаны третьего ранга Бондарь и Шурыгин, два Андрея, командиры боевых частей два и три с «Трибуца», а так же капитан-лейтенант Гаранян и капитан третьего ранга Шульц – соответственно, с «Быстрого». Вот в полной тишине полотнище зацеплено, кап-три Шурыгин берется за фал. Именно он рассчитал и выпустил по японской эскадре смертоносный веер из гидрореактивных торпед «Шквал-М». И в этом момент над замершим плацем, над головами моряков из прошлого и будущего, поплыли разрывающие душу звуки «Прощанья славянки». Внутри все защипало, захотелось вытянуться в нитку, и чтоб душа развернулась широко-широко. Так это мы люди привычные, а местные вообще на грани транса. Вон у Степана Осиповича слеза по щеке побежала. Над плацем разнесся зычный голос капитана первого ранга Вирена:

– Шапки долой!

И все, в том числе и наши современники, обнажили головы. На какое то время этот плац как бы превратился в храм под открытым небом. Да, это сильное оружие, не слабее ракет и торпед. Только ракеты и торпеды бьют по врагам, а музыка по своим, чтоб стали друзьями. Стихли последние аккорды, белое полотнище с косым синим крестом развевается на фоне бледно-голубого весеннего неба.

– Павел Павлович, – шепотом спрашивает Макаров, утирая непрошенную слезу, – что это было?

– «Прощанье славянки», – так же шепотом отвечаю я, – сильнейшая вещь на все времена. Один молодой офицер, перед уходом на фронт, написал эту мелодию за одну ночь. Он не написал ни одной музыкальной строчки ни до ни после. Только «Прощанье славянки». Вы верующий человек, делайте выводы сами.