пусть меня осудят 2

— За долги. Все спустил на Мишель-суку. Все до копейки на эту наркоманку конченую. А она, — он расхохотался, — она от передоза сдохла месяц назад. Под клиентом. Он ее трахал, а она померла. Я сам на герыче, Рус. Подсел, бля. Она подсадила. И понеслась. Все спустил в никуда. На счетчике у Ахмеда стою — сказал, долг простит, если отца твоего…, - Серый застонал и руками в волосы впился, — он простил. Скосил всё. Только я себе простить не могу, — заскулил, кусая губы.

— Трагедию не ломай, — рявкнул Руслан. Вышло хрипло, надрывно, — ты, тварь, Серый. Ты же, сука, мог ко мне прийти за бабками, у отца попросить мог. Ты мог не быть трусливым шакалом, а мне сказать.

— Мог. Но я шакал, брат. Сам знаю. А у Царя я и так просил. Он потом понял, на что, и давать перестал. Предлагал в клинику оформить. Только оно не лечится. Не наркота, а зависимость от бл**ди этой не лечилась. Она вот сдохла, а я все еще зависим, и как дозу возьму, легче становится. Да труп я уже, Бешеный. Ты правильно говорил когда-то — торчки все мертвяки. Мне самому воняет разложением. Не церемонься — стреляй, закопай тут где нибудь. Не тяни время.

Руслан опять почувствовал, как саднит внутри. Как хочется орать и выть, бить этого ублюдка и выть. За то, что дружбу похерил, отца и матери лишил, и ради чего? Ради наркоты. Ради гребаной дозы и шлюхи, которую перетрахала вся столица. Той самой шлюхи, с которой его Руслан и познакомил.

— Меня и дружбу за дозу. Царя, который на груди пригрел и как сына любил — за дозу!

Жизнь — за дозу!

Сам не понял, как ударил, а потом еще и еще, до озверения, пока не упали на землю, а он бил и бил, превращая лицо Серого в месиво, ломая ребра. Тот не сопротивлялся, даже сдачи не дал и от ударов не увернулся. Только глухо стонал и дергался.

Руслан сел на колени, задыхаясь, глядя, как бывший друг кашляет кровью, сплевывая в траву, стараясь подняться на руки, и снова падает, а Бешеного самого трясет, и он пот окровавленными руками со лба утирает.

— А Лариска при чем здесь? Трахал её?

— Нет, — Серый упал на живот и снова с трудом приподнялся, — наркоту брал, а иногда она у меня. Приезжала поныть, как любит тебя, какая жизнь херовая и несправедливая, пока я дозу героина грел, а она кокс свой тянула со стола через соломинку.

Руслан поднялся с земли и направил пистолет на Серого.

— Мразь ты последняя. У меня кроме тебя и нет никого. Я один остался. Лучше б тебя кто пристрелил, или сдох сам от передоза. Я б тебя, падлу, оплакивал, вспоминал. Но не так. Не как собака, не как сволочь паршивая!

— Дай ствол — я сам. Не то сядешь за меня, если найдут.

Руслан засмеялся, запрокинув голову.

— Как благородно, блядь! Я и так когда-нибудь сяду. Да и тебя вряд ли найдут. Никому ты на хер не нужен, братааан. Никому кроме меня не нужен был. Тварь ты! Твааарь! — голос снова сорвался, и в горле все тот же ком с грязью и слезами, и горечь страшная во рту.

— Дай ствол. Или боишься?

— Чего мне уже бояться?

— Что пулю в тебя всажу, — Серый усмехнулся разбитыми губами.

— Не всадишь. Яиц не хватит, да и не успеешь.

— Верно. Дай — я сам.

Протянул грязные, окровавленные руки, и Руслан, тяжело и шумно дыша, дал ему пистолет. Серый поднес ствол ко лбу, глядя Русу в глаза и дрожа всем телом.

— Страшно, мать твою? Подыхать всегда страшно. Особенно так. Особенно, когда умираешь с ощущением — какая ты гнида. С предохранителя сними, — бросил Рус, глядя на бывшего друга и чувствуя, как внутри все разрывается на куски, как какой-то голос нашептывает, что это не он, а наркота. Что это болезнь и… может быть… Сам не понял, как выхватил ствол из-за пояса, когда Серый внезапно вскинул руки, направив дуло на Руслана.

Прогремел выстрел, и Бешеный, словно в замедленной киносъемке, видел пулю летящую, рассекающую то самое время. Видел, как она впивается Серому в грудь, туда, где сердце, оставляя черное отверстие на бежевом свитере, как брызгает на траву кровь, потому что навылет, и как Серый падает, продолжая смотреть Русу в глаза, непроизвольно нажимая на курок и… осечка.

Усмехнулся — не время ещё. Не сегодня. Даже фортуна, сука, знает об этом. У него дел много незавершенных.

Бешеный подошел к мертвому другу, дернул рукава свитера и рубашки вверх — следы от инъекций. Много. Как уродливым рисунком. Поморщился, глядя в широко распахнутые глаза.

Серого, но так и не закрыл их. Не захотел.

* * *

Он закопал его прямо там, под тем самым деревом, где когда-то они лежали вдвоем, раненные, усталые, и, глядя в небо, гадали — кто первый из них сдохнет.

Руслан присыпал могилу желтой листвой, и вдруг дождь полил, как из ведра, смывая следы, проливаясь тем самым безжалостным временем, которое сотрет всё в тлен и в воспоминания, а может, и воспоминаний не оставит. Таких мразей нельзя вспоминать.

Бешеный стоял под дождем, промокший до нитки, смотрел на могилу без насыпи, без креста. Долго смотрел, опираясь на черенок лопаты. Потом перекинул ее на плечо и пошел к машине. Закинул в багажник, сел за руль.

Его отпустило. Внутри ничего не осталось. Ни сожаления, ни боли. Ничего.