пусть меня осудят 2

Пусть считает, что он ревнует. Так проще и так всегда работает. У женщин есть идиотское мнение, что, если ревнует, значит непременно нужна и любит. В чем-то это является правдой. Только ревность ревности рознь. Беситься можно из-за любой вещи, которую считаешь своей и не намерен её никому уступать. А Лариску он даже своей никогда не считал или вполне мог бы отдать любому другому еще и приплатить, чтоб забрали.

Только не сейчас. Сейчас она ему самому нужна. Стащил с нее халат и в сторону откинул, руки ее вверх поднял, сжимая запястья.

— Когда с Серым трахаться начала?

Лариса выгнулась, уже не сопротивляясь, а плотоядно облизывая пухлые губы, и Рус вспомнил, как думал про то, какие они все сейчас не настоящие, и что трахать придется куклу силиконовую, а у него не стоит даже при взгляде на ее округлую грудь. То ли выпил много, то ли наоборот мало, то ли голос Вани в голове мешает.

— А ты думал, я вечно по тебе сохнуть буду, да? Давно начала! Год уже, как сплю с ним.

Тебе назло!

Значит и в этом Серый, падла, соврал. Таки имел эту дрянь у себя на квартире. Да, какая теперь разница? Имел и имел. Он уже наказан. Теперь очередь остальных.

А, может, врет, чтоб подстегнуть, когда-то он сам мог играть в такие игры, только сейчас она играла в обычные женские игры, а он делал свой очередной ход в собственной.

— И как? Удовлетворяет? — ноги ей коленом раздвинул, а в висках пульсирует все та же глухая ненависть, и алкоголь по венам шпарит вовсю, они аж дымятся.

— Нееет. Я тебя хочу. Днем и ночью. Я с ума схожу, Руслан, — пытается до губ его дотянуться, а он уворачивается, и грудь ее сильно сжимает, вдавливая Ларису в стену, и понимает, что нет возбуждения — полный ноль.

Пальцами ее имеет, она воет, виляя задом, насаживаясь на них, а его не прет, даже когда она кончает с громкими стонами. Развернул лицом к себе и толкнул на пол.

— Давай, покажи, как с ума сходила.

Смотрит на нее, как ртом работает, чувствует собственную автоматическую реакцию, а внутри тошнота волнами подкатывает. Даже со шлюхами не было так паршиво, как сейчас с ней.

Протащил Ларису через комнату и плашмя на стол животом уложил, она сама ноги раздвинула и прогнулась. Когда вошел в неё, даже не почувствовал ничего, только к себе за волосы потянул и сделал первый толчок.

— Думала обо мне, когда он тебя трахал?

— Думала, — заскулила, поддавая бедрами навстречу, цепляясь за края стола.

— И как? Помогало?

— Неет, — стонет, пытается увернуться от его толчков, но не получается, а он чувствует, как сатанеет от злости и с трудом сдерживается, чтоб не размозжить ей голову об стол этот.

Он, кажется, с ума сходит окончательно. Себя со стороны видит и противно. В нем какой-то зверь просыпается и вместе с ним злорадное удовлетворение тем, что все же делает это. Они таки горят. За спиной мосты сожженные потрескивают.

— Хочешь, чтоб я тебя трахал?

— Хочу… вернись ко мне! Я для тебя…

— Что ты для меня?

А у самого внутри нервы лопаются, и корка льда только толще становится.

— Что угодно, Руслан. Хочешь, на коленях ползать буду и руки твои целовать, сапоги вылизывать! — взвыла, когда безжалостно вошел еще глубже, и он почувствовал, как она трясется в оргазме, а самого затошнило.

— Нет, Лариса, ты для меня сделаешь намного больше.

— Что угодноооо… только не останавливайся.

Пару минут спустя она в душ пошла, а он лежал на постели и снова чувствовал, как от холода скулы сводит.

— Выйдешь, оденешься — мы к папе твоему в гости поедем. Сообщим о примирении.

— Я позвоню ему и сама расскажу, — донесся голос из душа.

— Расскажем вдвоем. Как раз бумаги подпишу, и заживем мы, Лариска, долго и счастливо.

И сам расхохотался своим словам оглушительно громко. Так, что уши заложило.

Слышал, как у нее вода льется, и смеялся, как ненормальный, уже в который раз за эти сутки. Вот и сложился карточный домик полностью.

Зазвонил сотовый, и он потянулся за аппаратом к штанам, брошенным у постели, достал из кармана и долго на дисплей смотрел, не веря глазам. Выругался сквозь зубы. Слишком быстро. Ему бы времени немного, совсем чуть-чуть, чтоб окончательно внутри умереть, а она не дает, мешает. Голос ее услышит и снова рвать на части душу будет. Потом, наконец то, ответил.

— Да, Оксана.

Она несколько секунд молчала, а он слушал ее дыхание и понимал, что продолжает внутри кровью истекать. Все решается где-то вне его осознания. Само решается.

Своим путем. Значит, так и должно быть.

— Нам поговорить надо.

Алкоголь начал выветриваться со скоростью звука, потому что голос у нее мягкий снова.

Такой, как раньше, до этого хаоса. Голос, которым любят, а не рвут на ошметки, и он понимает, что теперь вряд ли его таким когда-нибудь услышит. Как же хочется этот момент растянуть надолго… или чтоб все исчезло и наедине с ней… в глаза посмотреть, увидеть там нежность. Один единственный раз перед тем, как их дороги полностью разойдутся. Перед тем, как последний мост догорит.

— Разве ночью не договорились? — стиснул челюсти.