Пусть растет роза красная

И Генри согласился. Он очень хотел плюнуть в лицо Стиву, а лучше врезать по наглой, самодовольной роже. Но он не стал. В какой-то момент и он сам подумал, что это хорошее решение. Этот момент наступил, когда Ольга рассказала ему про свой план. Этот самый план и был второй причиной. Она всего лишь хотела убрать элиту, но оставить сам Мегаполис. Государство-монстр, который уничтожил когда-то его, Генри, мир. Как он мог согласиться с этим? Никак. Никаких привилегий, никаких условий и отступлений. Мир за мир.

– Восточная станция?

– Работаем.

– Сколько вам ещё нужно времени?

– Не больше двух часов.

– Сообщите, когда закончите. Отбой.

И всё же в ситуации с Ольгой было что-то такое, что не давало Генри покоя. Нет, он не боялся её смерти, он и к собственной довольно легко относился, но была одна вещь, которая его задевала. Последние годы он жил этим, когда ел, спал, когда ходил на работу, он отдавал себе отчёт, что в его мести нет ни капли смысла – все зачинщики той войны уже умерли, но справедливость требовала продолжать. Именно справедливость стала тем кислородом, который заставлял Генри дышать. А разве арест и, конечно, будущая казнь Ольги могли считаться справедливыми? Ни в коей мере.

С другой стороны, а смерть невинных людей, просто проживающих в Мегаполисе и не имеющих отношения ни к элите, ни к той войне, может считаться справедливой? Генри уже не раз задавал себе этот вопрос, и ответ всегда был один – может. Эти люди, какими бы они хорошими и порядочными не были, эти люди, пришедшие сюда добровольно или появившиеся здесь на свет, и являлись тем самым ненавистным миром. Как клетки организма не отвечают за поведение человека, но являются его частью, так и население государства просто является его плотью, а значит, отвечает за него. Да и потом, за эти сорок лет Генри много узнал про людей. Не имея тяги к другим развлечениям, он решил посвятить своё время тому, чтобы разобраться в себе, в людях, в человеческой природе. Он давно уже понял, что с миром что-то не так, но пока тот не накинулся на него, как бешеная собака, он старался об этом не думать. Теперь же у него появилось много времени.

– Южная станция?

– Заканчиваем. Ждём пинг-сигнала.

– Сообщите, как пройдёт. Отбой.

Генри пытался разобраться в природе жестокости человека. Откуда она берётся и почему существует? Сегодня, теперь, когда люди получают гораздо больше, находясь в безопасности и заботе друг о друге. И ответ его поразил. Оказалось, что жестокость – это не аномалия, не воспитание, не выдуманное культурой или религией состояние. Жестокость – это и есть человек. Это не что-то, что есть у каждого, это что-то, чем каждый и является. Чтобы понять это, Генри пришлось заново осваивать биологию, историю, химию. Он перечитал со своего наладонника тысячу книг по поведенческой психологии, разобрал десятки тысяч экспериментов нейробиологов. То, что он вытащил из этих знаний, ему всё объяснило про суть человеческого вида.

То, что человек всего лишь животное, он понимал и так – с эволюцией перестали спорить со времён открытия ДНК и томографа. Но что и повадки у человека звериные, оказалось сложно воспринять. Австрийский учёный-этолог ещё в XX веке открыл механизм внутривидовой агрессии, когда особи собачатся, чтобы не делить одну территорию. Природа придумала это ради расселения вида на бо́льшей площади, и соответственно его выживания. То есть человек, запертый рядом с другим человеком, через какое-то время неизбежно начнёт его ненавидеть. Отсюда и бытовые ссоры, отсюда и злоба в городах. Более того, сама агрессия является важным фактором в системе размножения, что поднимает её значимость для человека на высшую ступень приоритетов. Человек агрессивен по своей природе, понял Генри, но все еще не понимал, почему тот до сих пор жесток. Культура должна была цивилизовать человека, обрядить его звериные повадки в невинные игры, как произошло с размножением. Но нет, человек оставался жестоким, даже слушая музыку Чайковского, рассматривая полотна Леонардо да Винчи и читая Толстого. Эта жестокость не имела рамок: чудовищные эксперименты над себе подобными, издевательства над детьми, рабство, убийства и пытки наиболее изощрённым образом не снились даже самым свирепым хищникам. И Генри начал копать глубже.

– Центральный? Южная.

– Слушаю, Южная. Что у вас?

– Пинг прошёл с незначительной задержкой. Проверяем шлюзы.

– Принято. Сообщите, когда закончите.