Пусть все горит

Я переношу ее на кровать. Накрываю нас обеих простынями и одеялами, потому что воздух здесь холодный и тяжелый. Беру бутылочку, которую приготовила перед этим. Она едва теплая на ощупь, как кровь в моем теле. Я предлагаю малышке смесь, но она отказывается. Я прикладываю ее к груди, чтобы согреть, а потом даю бутылочку, и она немного пьет, кашляя и прижимаясь к моей коже.

Ленн стоит в дверях.

– Иди вниз, подмойся, а я пока на детеныша посмотрю, вдруг ей врач с деревни понадобится.

Так, ладно. Это уже какая-то подвижка. Если есть надежда, то я сделаю так, как он хочет. Я передаю ему Хуонг на руки – себя, завернутую в простыню из маленькой спальни, ее, завернутую в изъеденное молью одеяло. Я спускаюсь, подмываюсь и молюсь небесам, чтобы Ленн отвез ее к грамотному врачу или купил ей какое-нибудь детское лекарство в аптеке в большом городе за мостом или в «Теско», где купил две бутылочки и детскую смесь.

Я поднимаюсь обратно.

Он с ней в главной спальне, сидит на краю кровати и обнимает ее. Малышка выглядит довольной.

Ленн поднимает на меня глаза.

– Чет не похож детеныш на Мэри, рожа не та, что думаешь? – Он трогает ее за кончик носа. – Не, не Мэри это, я видел Мэри, и этот детеныш на нее не похож. Облажались мы с именем.

Хуонг хрипит и кашляет, смотря на меня полузакрытыми глазами.

– Думаю, будем ее Джейни звать, что скажешь? Она похожа на махонькую Дженни, так что будет Дженни, и дело с концом.

Глава 23

На протяжении всей ночи я просыпаюсь каждый час или около того. Каждый раз, когда Хуонг шевелится, кашляет или кричит, я тут же просыпаюсь; несмотря на лошадиные таблетки, я начеку, словно мать-кошка. Даже будучи под наркотиками, мне кажется, я начеку. По крайней мере, надеюсь, что это так. И вот над полями снова появляется свет, до восхода осталось около часа, а я совершенно измождена.

Она больше не горячая на ощупь. За ночь жар перешел в озноб; Хуонг дрожала, а ее плечи тряслись. Будь у нее зубы, они бы стучали. Но сейчас жар, кажется, прошел или спал. Жаль, что у нас в доме нет градусника, чтобы измерить температуру. Я не знаю ни ее веса, ни роста, ни группы крови. Я понимаю все это каким-то чутьем, но цифры придали бы больше уверенности. Словно паспорт или свидетельство о рождении. И я очень хочу, чтобы ее увидели мои родители. Чтобы мама покачала малышку на руках, а отец положил палец в ее крошечную ладошку. Так было бы надежнее и спокойнее.

Ленн встает рано, чтобы покормить свиней, и к тому времени, как он возвращается, мы уже спустились. Малышка спит, укутанная в двойное одеяло на диване, и все еще хрипит. Неужели в ее груди завелась сырость? Это туберкулез? Какой-то вирус, от которого теперь прививают других детей?

– В пакете и на миску не осталось, – говорит он, тряся коробкой с хлопьями.

Я пожимаю плечами. Уставшая. Побежденная.

– Ничего не осталось, только пыль одна. Пойду вниз отнесу.

Он отвинчивает засовы в полуподвальной двери. Оттуда не слышно ни звука. В комнате поднимается студеный ветер, Хуонг закашливается на обтянутом пленкой диване, роняя на него нить слюны. В стене гудит печная труба. Ленн поднимается к нам и завинчивает дверь. Должно быть, он оставил хлопья на лестнице.

– Я уже привыкла, что ее зовут Мэри, – говорю ему. – Я уже несколько месяцев зову ее Мэри, она наша Мэри.

Пожалуйста, ради бога, никогда больше не зови ее другим именем. Это не она. Пожалуйста, прекрати это невыносимое страдание. Делай, что хочешь, со мной, только не с ней.

Ленн качает головой.

– Она теперь Джейни, так что привыкай. По мне, так она на Джейни похожа. Все, детеныша Джейни зовут, глаза разуй и сама увидишь!

Я хватаюсь за стальной поручень плиты, чтобы не упасть. Сжимаю ладонь так, что костяшки на руках белеют. Вздор это все.

– Я, может, попозжее в «Спар» съезжу или в город за мостом. Фрэнк говорит, счас надо аккуратнее себя вести, не высовываться. У Джейни еда заканчивается, наверно?

– Одна банка осталась.

– Ну вот и ладно.

Ленн уходит, а я опускаю Хуонг на пол. Она неописуемо бледна. Бледнее ее я никогда не видела. Белая как мел. Я расстегиваю ее подгузник. Что-то застряло, и я вожусь с тупой булавкой, которая принадлежала его матери, а затем подгузник окрашивается в красный цвет, и на моих пальцах оказывается кровь. Я осторожно поворачиваю дочку и вижу след от укола. Неужели это моих рук дело? Это я проткнула ее подгузник? Как? Когда? Прошлой ночью? Разве она не кричала, когда я приколола подгузник булавкой? Я промакиваю кровь старой тряпкой от подгузника. Должно быть, это произошло перед рассветом, как раз когда я меняла ей подгузник. Или когда она проснулась до этого, в кромешной тьме. Насколько я бдительна в темноте, когда в моем организме эти таблетки? Сколько раз я переодевала Хуонг подгузник прошлой ночью? Я ранила своего больного ребенка, и у нее не осталось сил кричать.