Пусть все горит

Меня будит ее кашель. Не детский кашель, а что-то вроде лая, сухой звериный хрип. Я смотрю на малышку и прикладываю ладонь к ее лбу. Она горячая. Я отношу ее вниз, даю ей воды и готовлю новую бутылочку со смесью. Когда входит Ленн, Хуонг плачет.

– Сделай милость, заткни ее к чертовой матери, я промерз до костей.

Я даю Хуонг бутылочку и укладываю ее поудобнее у себя на руках, но она беспокойно ворочается. Ее тело на ощупь горячее, волосы вспотели и вьются.

– Или сама ее заткнешь, или я позабочусь.

– У нее температура.

– Да плевать мне, я весь день вкалывал на полях, штоб дома меня эти вопли ждали?

– Я пойду отнесу ее наверх.

– Ты оглохла совсем? Давай ужин на стол, чаю сделай и заткни ее.

Я отвариваю пакеты с треской в соусе из петрушки на плите. Так как я пытаюсь хоть немножко прогреть полуподвал, плита раскалена до предела, но от этого Хуонг становится только хуже. Так или иначе мои действия вредят кому-то из них. Обеим помочь не получается. Хуонг корчится и кашляет у меня на руках, ее кожа покраснела.

– Ленн, погляди на нее.

Он выходит из кухни, а затем возвращается, держа в руках охапку ивняка. Ленн бросает его в корзину у плиты.

– После ужина искупай ее в холодной воде, поможет.

Может, он и прав, откуда мне знать. Мне бы могли подсказать бабушки или соседи, а может быть, врачи, медсестры, мудрые местные женщины, которые сталкивались с подобным сотни раз.

Она немного успокаивается, и мы ужинаем. Тут же подо мной раздается царапанье, и я говорю громче, чем обычно, чтобы перекрыть этот звук. А когда звук становится подозрительно громким, щипаю Хуонг за бедро, и она начинает плакать. Это немного перекрывает скребущийся звук, потому что ничего хорошего не выйдет, если Ленн разозлится сильнее. Если мне понадобится врач или лекарство для Хуонг, его нужно радовать.

– Иди вану прими, а я Мэри возьму.

– Ленн, ей плохо.

– Может, ей отец нужен, ты иди вану прими, а я с ней посижу.

Я моюсь так быстро, как только могу, прислушиваясь к любому шуму в гостиной. Когда я выхожу с полотенцем на голове, Мэри спит у него на руках.

Ленн подмигивает мне, и я забираю малышку у него.

– Ни черта по телику сегодня нет, – вздыхает он. – Спать пойдем, утром свиней покормлю.

Мы поднимаемся, и он помогает мне преодолеть каждую ступеньку. Я прижимаю Хуонг к себе, чтобы она могла выспаться и выздороветь, чем бы она ни болела. Она потеет. Краснеет. В моих руках словно горячая жареная курица.

– Туда ее положи, ничего с ней не случится!

Я укладываю дочку на односпальную кровать в маленькой спальне, и она беспокойно хрипит во сне. Ее маленькое сердечко бешено колотится. Я обкладываю Хуонг подушками, а Ленн передает мне сложенную простыню и маленькое полотенце и говорит, что вернется через минуту.

Если прямо сейчас посмотреть из космоса вниз, то можно увидеть маленькую крышу с дымящейся трубой, расположенную в центре огромного плоского ряда полей, соединенных между собой дорожками, низкими изгородями и дамбами. Над неподвижными водами дамбы лежит тонкая корочка льда. Стеклянная крышка. Белая земля. Если взглянуть из космоса сквозь слои атмосферы, то можно увидеть крышу, затем мать с ребенком, хрипящим и перегревшимся, затем мужчину, моющегося в построенной им ванной, а затем еще одну женщину, едва выживающую под всем этим в холоде и темноте.

Я стягиваю с себя ночнушку, ночнушку его матери. Кладу сложенное полотенце на другую сторону его кровати, ложусь и наполовину накрываюсь простыней.

Это хуже всего.

Мысленно прошу его поторопиться и никогда, никогда, никогда не пытаться причинить мне удовольствие. Умоляю. Не бывать такому, я не позволю, ни за что. Идиот. Самозванец. Ничтожная тварь. Он пыхтит надо мной, его лицо отчетливо проступает сквозь тонкую хлопковую простыню. Малышка просыпается. Я пытаюсь подняться на ноги, мои ослабевшие мышцы живота напрягаются, что-то в позвоночнике откликается на ее вздохи, но Ленн мягко толкает меня обратно.

Она закашливается, и это похоже на лай какой-то маленькой больной собачки. Она с трудом дышит, кашляет, а у меня из глаз текут слезы, падая на мокрую простыню. Он все еще не спешит. Я мысленно желаю ему сердечного приступа, разрыва какой-нибудь вены, закупорки артерии, ведущей к мозгу, инсульта или смертельного кровоизлияния. Но он продолжает. Хуонг рыдает в другой комнате, в шести метрах от меня, совсем одна. Он отходит, я встаю и бросаю простыню на пол, а Ленн лежит, скрючившись с полотенцем в позе эмбриона. Беру дочку на руки, прижимаю ко рту, смотрю на нее и глажу по шее. Она дышит, но похоже, в горле у нее полно слизи, что-то не так с ее горлом. Глажу ее по спине, и она закатывает глаза. О нет. Нет, пожалуйста, Хуонг, нет. Я обхожу маленькую спальню и хочу захлопнуть дверь, чтобы здесь были только мы с ней, но это запрещено его правилами. Мне нельзя делать ничего, что могло бы вывести его из себя.