Пустяки

— Обыкновенно мосолъ, кости… Ну, только вполн измучился! И во сн-то, ночью, все онъ мн видится, чуть прикурнешь, а ужь его видимо-невидимо! А на яву безперечь думаешь, въ какой препорціи покупать, за какія цны продавать и прочее тому подобное…

— Да ты о чемъ говоришь? — спросилъ Егоръ едорычъ раздраженно.

— Обыкновенно, о костяхъ. Думаю я, братецъ, промышленность завести, прямо сказать — торговлю. Надоумилъ меня въ город одинъ баринъ, не то, чтобы баринъ, а даже лакей въ господскомъ дом. Пришелъ я однова къ нему подъ лстницу, — тринадцать копечекъ полагалось съ него получить, — пришелъ и гляжу: лукошко стоитъ, а въ лукошк эти кости стало быть, господа дятъ убоину, а кости не трогаютъ… «Куды, спрашиваю, предназначаются»? Тутъ то я и узналъ, что кость идетъ въ пользу, хорошія деньги даетъ. Съ этой поры я и задумалъ.

— Если даетъ хорошія деньги, такъ на что лучше, — сказалъ Егоръ едорычъ.

— То-то вотъ и разсчитываю. Иной разъ, Господи благослови, въ барыш у меня остается рубль, иной — три, а то такъ и нтъ ничего… Какъ вспомнишь, что теб ничего не останется за вс твои труды-хлопоты, какъ подумаешь, что, сохрани Богъ, ухлопаешь свои собственныя денежки на этотъ мосолъ, все равно какъ дубиной тебя долбанетъ! Ты какъ мн присовтуешь? — съ нетерпніемъ и дрожью въ голос спросилъ вдругъ Миронъ.

— Что-жь я теб присовтую? — возразилъ Егоръ едорычъ. — Я толку не знаю. Самъ бы я завсегда плюнулъ на эти полоумные пустяки, а ты какъ знаешь. Это ужь твое дло.

Егоръ едорычъ сталъ собираться. Замолчали. Тишина невозмутная. Миронъ безпокойно поглядывалъ вокругъ, размышляя о своемъ дл, а Егоръ едорычъ безучастно глядлъ вдаль.

Наконецъ, Миронъ первый нарушилъ молчаніе. Онъ предложилъ Егору едорычу идти вмст. Оба они заразъ встали, закинули за спину свои котомки и молча зашагали по дорог на родину. На полпути Егоръ едорычъ свернулъ въ сторону, объявивъ, что ему надо зайти въ другую деревню. Во все время онъ не спросилъ ничего, что длается дома, ни одного слова! Миронъ нкоторое время слдилъ глазами за его сгорбленною фигурой, медленно двигавшеюся посреди кустовъ, и на мгновеніе задумался. Такое впечатлніе Егоръ едорычъ производилъ на всхъ, кто съ нимъ сталкивался.

* * *

Никто въ деревн не обратилъ вниманія на возвращеніе Егора едорыча Горлова (такъ было его прозвище), когда онъ снова, посл нсколькихъ лтъ отсутствія, поселился въ своемъ заброшенномъ дом. У каждаго было свое собственное дло и некогда думать о чужихъ.

Егоръ едорычъ не только не оскорблялся этимъ равнодушіемъ, но былъ радъ ему, потому что желалъ одного, чтобы его не трогали и не надодали ему разными мучительными длами. Одинокій, безъ семейства и безъ друзей, онъ безучастно и уединенно жилъ въ своей изб. Конечно, жуткій это былъ кровъ. Не говоря дурного слова о сосдяхъ, можно, тмъ не мене, подтвердить фактъ, что вс хозяйственныя постройки возл избы куда-то пропали вмст съ плетнями, заборами и воротами; посл нихъ на двор остались одн груды мусора, да и т заросли травой, а ветлы, посаженныя нкогда (давно это было) Егоромъ едорычемъ на задахъ, были срублены, и лишь корни ихъ еще виднлись изъ земли. Самая изба подверглась опустошенію, въ ней теперь стояла только печь, отъ которой несло холодомъ. Въ труб поселились галки, въ сняхъ — летучія мыши.

Ни къ чему не прикасался Егоръ едорычъ по приход домой. Онъ бросилъ въ одинъ уголъ охапку сна, служившаго ему постелью, купилъ чашку, ложку и котелокъ, въ которомъ по вечерамъ варилась жидкая кашица. Въ этомъ и состояло все его хозяйство. Странно сказать, онъ не бгалъ, не хлопоталъ и не имлъ никакого опредленнаго дла, странно потому, что вс въ деревн бгали и хлопотали, все что-то такое устраивая.

Когда у него вышли вс деньги, онъ сталъ наниматься на работы, которой въ это время довольно было везд. Вознагражденіемъ онъ довольствовался ничтожнымъ, беря гривенникъ или двугривенный, вообще столько, сколько ему надо было на хлбъ и на кашу. Это равнодушіе удивляло и радовало, такъ что вс брали его съ удовольствіемъ. Не нравилось только то, что онъ былъ плохой работникъ. детъ онъ, напримръ, по пашн съ бороной, а самъ все о чемъ-то думаетъ и такъ задумается, что здитъ часъ, другой, третій. «Ты что же длаешь?» — спрашиваетъ у него хозяинъ, и только тогда Егоръ едорычъ приходитъ въ себя.

Ни съ кмъ онъ не объяснялся о своихъ думахъ, да и у него никто не спрашивалъ, какъ онъ думаетъ жить по возвращеніи. Разв отъ нечего говорить спроситъ иной хозяинъ объ его длахъ. Такъ, однажды хозяинъ принялся его пытать разными вопросами, Дло было на пашн во время обда.

— Какъ же ты, Егоръ едорычъ, насчетъ хозяйства, думаешь приноравливать или такъ? — спросилъ хозяинъ.

— Такъ, — отвчалъ Горловъ.

— Мочи нтъ, т. — е, напримръ, капиталу?

— Не желаю!

— А надо бы…

— Не надо, — возразилъ Горловъ.

— Хозяйство? Чудакъ ты, я вижу, этакое неосторожное слово сказалъ! Да какъ же безъ хозяйства? Хозяйство всякъ долженъ приспособить.

— Для чего?

— Это хозяйство-то?

Очевидно, это слово ставило хозяина въ тупикъ.