Пустогрань

Горгулья молчала, пальцы ее и выуживали, и ткали ленту. Она знала, что моток за годы ее жизни накопился большой, знала, что Охотник ни за что не прервет свою трапезу, знала, чувствовала, как ее пустота, черная, глухая, изможденная и оттого еще более жадная, чем Охотник, втягивается в витую ленту Зерна, покидает ее, как и жизнь, и смысл, и ненависть. Горгулья словно в туманном мареве видела, как несется дальше лифт, как девочка стучит в дверь квартиры Сонника, как сквозняк проталкивает визитеров внутрь, но чем быстрее вилась нить, тем бесполезнее казались эти видения, уходило каждое желание, каждое стремление, даже делать вдох необязательно. Только пальцы неустанно трудились да глаза в обрамлении длинных ресниц все следили за жадно причмокивающим ртом, тянущим в себя ее способности, ее жизнь и ее пустоту…

Горгулья улыбалась. Прямые волосы рассыпались по полу, а темные глаза уставились в потолок. В ухоженных пальцах больше не было жизни, кольца на них медленно остывали.

Оранжевые герберы простоят еще долго.

Охотники – одиночки, но, сталкиваясь друг с другом, не могут устоять и проводят некоторое время вместе. Их пустоты притягиваются друг к другу, как магнит. Они не охотятся вместе, почти не разговаривают, не строят планов, они молча смотрят друг другу в глаза в попытке разглядеть хоть что-то, способное подавить жажду. И не видят. Они не способны любить, испытывать привязанность или быть верными, каждый из них идет своим путем, но иногда эти пути соприкасаются. Они так похожи! И в этом доме двум Охотникам найдется чем поживиться. Тем более когда один из них может быть полезен другому. Пусть он насыщается, пусть следит за красавицей, он все равно не почувствует и не узнает того огромного, что вот-вот созреет, наклюнется, вырисуется в одном из подъездов… Уже совсем скоро.

Глава двенадцатая Только не засни

Время как будто застыло. Лифт тащился медленно, только иногда внезапно маневрировал, по-заячьи путал следы, зависал на несколько секунд, опасливо подергивался, словно прядал ушами, затем крался, вырывался и мчался на протяжении вдоха, а потом снова замирал. Как вагон, сломавшийся в тоннеле метро, но все еще тщащийся двинуться с места. Вдруг лампочка замигала всеми цветами радуги, в произвольном порядке заморгали кнопки этажей, зеркало заволокло фиолетовой дымкой. Все переглянулись, но ничего не сказали друг другу: поняли, что случилось. Каждый подумал о Горгулье. Муська вспомнила, как на одной из вечеринок чуть не подрались ведьмы, споря, кто больше походит на эту красотку. Тень с печалью представил, как Хижак разрывает и без того истрепанные обои в своей квартире. Мысль Марички сначала метнулась в квартиру Горгульи, хотелось вернуться, спасти, остановить, но замерла на мягком завитке темных волос у белоснежной ключицы… Не успела Маричка тяжело вздохнуть, лифт дернулся с места, понесся наискосок вверх и, как всегда резко, остановился на девятом этаже первого подъезда. Маричка вымоталась за эту поездку так, как будто не ступала на твердую землю уже много дней, ее чуть покачивало. Она с радостью вышла на лестничную клетку. Подъезд ничем не отличался от прочих: зеленая краска в полстены, побелка под потолком, зеленая же цифра «9» и гулкие лестничные пролеты. Внизу кто-то хлопнул дверью, погудел домофон, запах сигаретного дыма с ментолом приникал к оконным рамам в надежде на сквозняк.

У нужной им двери не было звонка, пришлось стучать со всей силы по металлической кожуре. У Марички заболели костяшки, когда тяжелый лист металла все же поддался и со скрипом приоткрылся. В квартире стояли тишина и плотный сизый дым; Маричка нервно обернулась к Тени, ей хотелось крикнуть: «Пожар!», но Тень только кивнул в направлении комнат, словно уже бывал здесь и не видел в плывущем дыме ничего необычного.