Пустой дом и другие рассказы

Через несколько минут дверь (ее верхняя половина из стекла) и два окна, выходившие на переднюю веранду, стали особенно отчетливыми; и я был рад, что это так, потому что, если индейцы подойдут к дому, я смогу увидеть их приближение и узнать что-нибудь об их планах. И я не ошибся, потому что вскоре до моих ушей донесся характерный глухой звук приземляющегося каноэ, которое осторожно тащили вверх по камням. Я отчетливо слышал, как под ним клали весла, и наступившую вслед за этим тишину я правильно истолковал как означающую, что индейцы крадучись приближались к дому....

Хотя было бы абсурдно утверждать, что я не был встревожен, даже напуган серьезностью ситуации и ее возможным исходом, я говорю чистую правду, когда говорю, что я не был чрезмерно напуган за себя. Я сознавал, что даже на этой стадии ночи я переходил в психическое состояние, в котором мои ощущения больше не казались нормальными. Физический страх никогда не входил в природу моих чувств; и хотя большую часть ночи я держал руку на ружье, я все время сознавал, что его помощь мало поможет против ужасов, с которыми мне пришлось столкнуться. Не раз я, казалось, самым странным образом чувствовал, что я ни в каком реальном смысле не был частью процесса и фактически не был вовлечен в него, но что я играл роль зрителя – зрителя, более того, на психическом, а не на материальном плане. Многие из моих ощущений той ночью были слишком расплывчатыми для определенного описания и анализа, но главное чувство, которое останется со мной до конца моих дней, – это ужасный ужас всего этого и жалкое ощущение, что если бы напряжение длилось немного дольше, чем было на самом деле, мой разум неизбежно должен был бы тронуться.

Тем временем я неподвижно стоял в своем углу и терпеливо ждал того, что должно было произойти. В доме было тихо, как в могиле, но невнятные голоса ночи пели у меня в ушах, и мне казалось, что я слышу, как кровь бежит по моим венам и танцует в моем пульсе.

Если бы индейцы подошли к задней части дома, они обнаружили бы, что кухонная дверь и окно надежно заперты. Они не могли проникнуть туда, не произведя значительного шума, который я обязательно должен был услышать. Попасть внутрь можно было только через дверь, которая была обращена ко мне, и я не отрывал глаз от этой двери, не отрывая их ни на малейшую долю секунды.

Мое зрение с каждой минутой все лучше приспосабливалось к темноте. Я увидел стол, который почти заполнил всю комнату и оставил только узкий проход с каждой стороны. Я также мог разглядеть прямые спинки деревянных стульев, прижатых к нему, и даже мог различить свои бумаги и чернильницу, лежащие на белой клеенке. Я подумал о веселых лицах, собравшихся за этим столом летом, и затосковал по солнечному свету так, как никогда раньше.

Менее чем в трех футах слева от меня коридор вел на кухню, а лестница, ведущая в спальни наверху, начиналась в этом коридоре, но почти в самой гостиной. Сквозь окна я мог видеть смутные неподвижные очертания деревьев: ни один лист не шелохнулся, ни одна ветка не шелохнулась.

Несколько мгновений этой ужасной тишины, а затем я услышал мягкую поступь по доскам веранды, настолько незаметную, что, казалось, она воздействовала непосредственно на мой мозг, а не на слуховые нервы. Сразу же после этого черная фигура заслонила стеклянную дверь, и я увидел, что к верхним стеклам прижато чье-то лицо. Дрожь пробежала у меня по спине, и мои волосы поднялись и встали под прямым углом к голове.

Это была фигура индейца, широкоплечего и огромного; действительно, самая крупная фигура человека, которую я когда-либо видел за пределами циркового зала. Благодаря какой-то силе света, который, казалось, сам зарождался в мозгу, я увидел сильное смуглое лицо с орлиным носом и высокими скулами, прижатое к стеклу. Направление взгляда я не мог определить; но слабые отблески света, когда большие глаза закатились и показали свои белки, ясно сказали мне, что ни один уголок комнаты не ускользнул от их поиска.

Казалось, целых пять минут темная фигура стояла там, наклонив вперед огромные плечи так, что голова оказалась на уровне стекла; в то время как позади него, хотя и не такая большая, темная фигура другого индейца раскачивалась взад и вперед, как согнутое дерево. Пока я в агонии неизвестности и волнения ждал их следующего движения, маленькие токи ледяного ощущения пробегали вверх и вниз по моему позвоночнику, и мое сердце, казалось, попеременно останавливалось, а затем начинало биться снова с ужасающей быстротой. Они, должно быть, слышали его стук и пение крови в моей голове! Более того, когда я почувствовал, как по моему лицу стекает холодный пот, я осознал желание кричать, вопить, колотить по стенам, как ребенок, шуметь или делать что-нибудь, что сняло бы напряжение и привело бы события к скорейшей кульминации.