Пустой дом и другие рассказы

Тщательный осмотр этажа привел меня к тому, что я выбрал в качестве своего спального помещения маленькую комнату с крошечным балконом над крышей веранды. Комната была очень маленькой, но кровать была большой, и матрас у нее был самый лучший из всех. Она располагалась прямо над гостиной, где я должен был жить и заниматься своим "чтением", и миниатюрное окно выходило на восходящее солнце. За исключением узкой тропинки, которая вела от входной двери и веранды сквозь деревья к пристани для лодок, остров был густо покрыт кленами, болиголовом и кедрами. Деревья сгрудились вокруг коттеджа так тесно, что малейший ветер заставлял ветви царапать крышу и постукивать по деревянным стенам. Через несколько мгновений после захода солнца темнота становилась непроницаемой, и в десяти ярдах за пределами яркого света ламп, которые проникали через окна гостиной, которых было четыре, вы не могли видеть ни дюйма перед своим носом, ни сделать шаг, не наткнувшись на дерево.

Остаток того дня я потратил на то, чтобы перенести свои пожитки из палатки в гостиную, оценить содержимое кладовой и нарубить столько дров, чтобы печи хватило на неделю. После этого, незадолго до захода солнца, я из предосторожности пару раз обогнул остров на своем каноэ. Я никогда раньше не думал об этом, но когда человек один, он делает вещи, которые никогда не приходят ему в голову, когда он один из большой компании.

Каким одиноким показался остров, когда я снова высадился! Солнце село, а сумерки в этих северных краях неизвестны. Сразу же наступает темнота. Каноэ благополучно подтянулось и перевернулось на живот, я ощупью пробрался по маленькой узкой тропинке на веранду. Шесть ламп вскоре весело загорелись в передней комнате; но на кухне, где я "обедал", тени были такими мрачными, а света лампы было так мало, что сквозь щели между стропилами можно было видеть звезды.

В тот вечер я рано лег спать. Хотя было тихо и не было ветра, скрип моей кровати и музыкальное журчание воды о камни внизу были не единственными звуками, которые достигали моих ушей. Пока я лежал без сна, ужасающая пустота дома все сильнее давила на меня. Коридоры и пустые комнаты, казалось, отдавались эхом бесчисленных шагов, шарканья, шороха юбок и постоянного приглушенного шепота. Когда сон, наконец, овладел мной, дыхание и шумы, однако, мягко перешли в смешение с голосами моих снов.

Прошла неделя, и "чтение" продвигалось благоприятно. На десятый день моего одиночества произошла странная вещь. Я проснулся после хорошего ночного сна и обнаружил, что испытываю явное отвращение к своей комнате. Воздух, казалось, душил меня. Чем больше я пытался определить причину этой неприязни, тем более необоснованной она казалась. В этой комнате было что-то такое, что заставляло меня бояться. Каким бы абсурдным это ни казалось, это чувство упрямо цеплялось за меня во время одевания, и не раз я ловил себя на том, что дрожу и испытываю желание как можно быстрее выйти из комнаты. Чем больше я пытался отшутиться, тем реальнее все становилось; и когда, наконец, я оделся и вышел в коридор, а затем спустился на кухню, я испытал чувство облегчения, которое, как я мог себе представить, сопровождает избавление от присутствия опасной заразной болезни.

Готовя завтрак, я тщательно вспоминал каждую ночь, проведенную в этой комнате, в надежде, что смогу каким-то образом связать неприязнь, которую я сейчас испытывал, с каким-нибудь неприятным инцидентом, произошедшим в ней. Но единственное, что я мог вспомнить, – это одну бурную ночь, когда я внезапно проснулся и услышал, как в коридоре так громко скрипят доски, что я был убежден, что в доме есть люди. Я был так уверен в этом, что спустился по лестнице с пистолетом в руке только для того, чтобы обнаружить, что двери и окна надежно заперты, а мыши и черные жуки единолично хозяйничают на полу. Этого, конечно, было недостаточно, чтобы объяснить силу моих чувств.

Утренние часы я проводил в постоянном чтении; и когда я прервался в середине дня, чтобы поплавать и позавтракать, я был очень удивлен, если не сказать встревожен, обнаружив, что моя неприязнь к комнате, если уж на то пошло, стала сильнее. Поднимаясь наверх за книгой, я испытывал сильнейшее отвращение к входу в комнату, и, находясь внутри, я все время испытывал неприятное чувство, которое было наполовину беспокойством, наполовину опасением. Результатом этого было то, что вместо чтения я провел вторую половину дня на воде, гребя на веслах и ловя рыбу, а когда вернулся домой около захода солнца, принес с собой полдюжины вкусных черных окуней на ужин и в кладовую.

Поскольку в то время сон был для меня очень важен, я решил, что если по возвращении мое отвращение к комнате будет таким же сильным, как и раньше, я перенесу свою кровать в гостиную и буду спать там. Я утверждал, что это ни в коем случае не было уступкой абсурдному и надуманному страху, а просто мерой предосторожности для обеспечения хорошего ночного сна. Неудачная ночь привела к тому, что я не читал на следующий день – я не был готов к этому.