Пустошь (СИ)

– Мы возвращаемся домой.

– Иди ты…

– Домой!

Саске дёрнулся изо всех оставшихся сил. Рукав больничной рубашки треснул: тонкая ткань не была рассчитана на драки. Откуда им взяться в клинике?

На удивление он вывернулся из захвата, чтобы тут же повернуться назад, ударяя кулаком по скуле. Увы, Итачи был готов к такому повороту событий и выставил руку, принимая удар на запястье.

Толчок в грудь, что-то твёрдое за спиной. Ещё один удар, пригнуться, пнуть в живот… промазать.

Итачи вновь ухватил его. На этот раз хватка брата была сильнее или же силы всё-таки начали покидать и без того вялое тело Саске. Захват вышел хорошим. Убедительным. От каждого рывка к свободе мышцы в руках сводило болезненной судорогой, а суставы опасно трещали.

– Не дёргайся, – совсем непривычным, злым голосом посоветовал Итачи. Кажется, вся эта неровная пляска по кухне порядком вывела его из себя.

– Отпусти!

Но тот лишь крепче сжал, заставляя Саске опуститься на одно колено, левой рукой придерживая его в основании шеи, правой же заводя руку тому за спину и придавливая к позвоночнику.

– Ты не один, – сквозь зубы прошипел Итачи те слова, которые следовало бы говорить в другой обстановке, в более спокойном темпе и без злости в голосе.

– Отвали от меня!

– Как бы тебе не хотелось… – Итачи надавил слегка коленом на спину вновь забрыкавшегося брата. – Мы тебя не бросим. Ты вбил себе в голову… вбил то, что ты никому не нужен.

– Да отстань ты!

Руки почти немели от этого цепкого захвата, и шевелить пальцами становилось всё труднее. Из-за неудобной, сгорбленной позы дышалось с трудом, а кровь приливала к опущенной голове и заставляла пульс биться кузнечным молотом в голове.

– Я был не прав, – выдохнул Итачи, – тогда… когда отдалился от тебя…

И это он говорит только сейчас?! Когда уже поздно что-то менять, когда Саске на хер не нужна эта братская любовь. Когда уже ничего не нужно совсем!

Он дёрнулся вновь. Находиться в таком положении стало практически невозможно не только из-за приливающей к голове крови, но и из-за ощущения полного бессилия, унижения…

– Я буду рядом… до конца, – совсем тихо проговорил Итачи, но парень это услышал. И новая волна злости, ненависти пробежала по его телу, вызывая новую попытку высвободиться.

Внутри был комок из спутанных эмоций, который больно бился о стенки души, трепал и без того раздолбанный мозг.

Нити этих эмоций больно сдавливали горло, мешая дышать грудью и заставляя сердце пропускать удар за ударом.

Быть рядом до конца…

Какие красивые слова…

Только это всё чушь!

Никого не будет. Это только его… конец, только он будет чувствовать холод на своей коже, только его мозг будет потихоньку разлагаться и угасать. А все те, кто обещал быть рядом… зачем они это делают? Чтобы выслужить перед своей совестью, чтобы быть выше других, чтобы похвастаться, что проводили в последний путь кого-то? Зачем весь этот фарс?

Саске не хотел, чтобы его жалели, чтобы видели, как он постепенно превращается в хрупкую фарфоровую куклу с пустыми глазами и тонкой кожей. Он видел таких там… в той клинике. Наверное, отчасти из-за этого он так хотел оттуда вырваться.

Эмоции ударили по больному.

По нежеланию чувствовать.

Руки брата, сжимающие запястья, показались обжигающе горячими. Вздох вышел каким-то рваным и болезненным.

Неизбежность нахлынула тяжёлым свинцовым покрывалом, выдавливая из лёгких хрип, а из глаз слёзы.

Он ненавидел себя.

Ненавидел за слабость.

***

Итачи почувствовал где-то на уровне рефлексов, что брат больше не будет вырываться и пытаться ударить. Стоило его хватке разжаться, как Саске как-то устало упёрся руками о пол, не поднимаясь. Отросшие иссиня-чёрные волосы завешивали лицо, и Итачи не мог видеть, что сейчас переживает его брат. Но, судя по хриплым и прерывистым вздохам, явно не что-то радужное и светлое.

– Ты в порядке? – тихо спросил Итачи, опускаясь рядом на пол.

Спина парня дрогнула, но он не ответил.

– Прости, что ударил… это вышло…

– Заткнись, – очень тихо попросил Саске, всё так же не поднимая головы.

Итачи прикусил нижнюю губу: до одури хотелось сказать что-то банальное, что-то несущественное, но заставляющее чувствовать тепло.

Он не умел утешать, не умел давать это тепло. Тем более тому, кто в нём так нуждался, создавая вокруг себя колкую и непроницаемую оболочку из острого льда. Иногда ему казалось, что каждое слово, которое он говорил Саске, оставляло на его же коже глубокий порез, а на этом ледяном коконе очередную трещину, которая вновь зарастёт, и слой льда станет лишь толще.

Поэтому он молчал, смотря, как его младший брат, сгорбившись, раскачивается туда-сюда.

Наверное, он сказал лишнего… или вообще не стоило приезжать.

Кажется, теперь всё точно кончено…

Итачи вновь скользнул взглядом по парню, и сердце дрогнуло, когда он увидел, как на пол капают мелкие капли крови откуда-то из-под волос того:

– Саске, у тебя кровь.

Итачи всё-таки дотронулся до плеча брата, но тут же его руку резко оттолкнули, и тот всё-таки поднял лицо. Кровил нос, хотя разбитым и не был.

– Не трогай меня, – слишком спокойно сказал Саске, глядя прямо в глаза брата, – и уезжай. Я остаюсь.