Пустыня внемлет Богу

Дни настали тяжкие. Норма, естественно, не выполняется, и начальники работ избивают надзирателей-евреев, не унижая себя до избиения простых работников, а тех избивать и вовсе бесполезно: чем больше бьешь, тем меньше толку.

Любопытно, что, несмотря на невыносимые условия, никто из простых работников не заболел, не свалился от упадка сил, не умер. Разве что среди надзирателей-евреев повальное послабление желудка и нередки случаи обморока.

Моисей не выходит из дома в надежде, что позже или раньше посетит его высшее присутствие, временами не выдерживая и пытаясь тоже пойти со всеми собирать солому, но наталкивается на упорное сопротивление Йошуа: одно дело слышать стоны и вопли, другое — самому получить палкой по спине: когда-то, лишь увидев подобное, Моисей убил надзирателя. Только этого не хватало. Надзиратели-евреи совсем пали духом. Собираются к фараону.

Принимает он их в том же необъятном тронном зале, и, несмотря на довольно внушительное число, выглядят они кучкой, теряющейся в этом полусумрачном пространстве. Повелитель в хорошем настроении, смотрит на них даже ласково, вздымает жезл.

— Мы верные рабы твои! — вопит один из надзирателей, на него шикают стоящие рядом, эхо вопля мечется среди державных стен и гаснет в сумраке, как и энтузиазм возопившего. Теперь все вместе, негромко, как попавшие в привычную колею, охраняемую стражами, мрачно стоящими по сторонам трона, и все же постанывая от напряжения, декламируют:

— Мы, верные рабы твои, зная твою справедливость и любовь к нам, о властитель миров, отвечаем тебе удесятеренной любовью и умоляем тебя: облегчи участь рабов твоих. Положение наше смерти подобно: солому для кирпичей начальники работ из твоего народа нам не дают, а требуют ту же норму, что раньше. Ведь это грех и на нас, рабах твоих, и на твоем народе.

Последние слова были опасны, и перед приходом надзиратели-евреи совещались: стоит ли идти на риск и произнести их? Решили рисковать, ибо так или иначе невыполнение нормы приведет к еще худшим результатам.

Повелитель улыбается, но скорее, кажется, каким-то своим воспоминаниям или мыслям, затем отверзает божественные уста и, как бы паря в эмпиреях, говорит:

— Праздны вы, праздны. Потому и говорите: «Пойдем принесем жертву Богу нашему». Соломы вам не дадут. И число кирпичей вам не убавят.

И опускает жезл, давая понять, что аудиенция закончена.

Моисей и Аарон, узнавшие о встрече и пришедшие ко дворцу в надежде на хорошую весть, стоят у края пустынной площади — ведь сегодня день обычный: нет ни парадов, ни демонстраций — замкнутые и потерянные.

По выскользнувшей из дворца гурьбе, осторожно ступающей мимо стражи у входа, уже издалека можно понять: беда не миновала, а еще более усугубилась. Увидев Моисея и Аарона, они мгновенно окружают их и, уже не стесняясь, вопят и размахивают руками:

— Если за вами стоит Бог, не простит Он вас за то, что вы сделали всех нас ненавистными в глазах повелителя мира. Вы дали ему в руки меч — снести наши головы…

Аарон, знающий многих из них, приходивших к нему с исповедью и за советом, пытается их успокоить. Редких же прохожих вовсе не удивляет жестикулирующая и кричащая толпа евреев, тем более стражи у дворца никак на эти крики не реагируют.

Моисей осторожно выскальзывает из этой толпы, незамеченным уходит все дальше и дальше, через густые парки, мимо шумящих забвенно фонтанов, к забытому дворцу своей юности, к зарослям, заброшенным всеми, где, вероятнее всего, положили корзину с младенцем. Ноги сами несут его к этому месту, где замыкается круг его жизни и куда ведет слабо ощутимая нить надежды к потаенному руслу — не этому, заваленному хламом, а в небо, к Нему, приведшему его сюда и оставившему на произвол существа, чье вытянутое лицо явно чем-то напоминает крокодилье, существа, абсолютно уверенного, что оно и вправду властвует над миром.

В абсолютно недвижный, короче вздоха, послеполуденный миг с пылающим то ли пятном, то ли облаком солнца в мертвых зарослях, в глубине которых едва дышат, не издавая и звука, одряхлевшие звери зоопарка, впервые ощущая, что стоит в средостении жизни и смерти — силы покинули тело, но глаза подобны двум отверстиям от ожога неизбывно прихлынувших глубин потусторонней синевы, — Моисей говорит почти шепотом, как произносят последние слова перед исчезновением:

— Господи, для чего Ты подвергнул такому бедствию этот народ, для чего послал меня? Ведь я пришел к фараону с именем Твоим на устах и по Твоему повелению, но он презрел имя Твое и обрушил на этих людей еще большие беды.

В слуховых изгибах человека, втягиваемого в бездыханную воронку сна, раздается карающий голос. Человек, уже смирившийся с собственной гибелью, внезапно выбрасывается на поверхность, видит отчетливо, в реальности, протянутую руку, и голос-то, оказывается, спасающий — приходит одновременно изнутри и с высот: