Мы встретились с Альфредом, как и договаривались. Он нашел нам номер в гостинице, ухитрившись добыть у властей ордера на постой. Я поздравила его с освоением искусства обманывать. Все мы научились заговаривать людям зубы, и нам уже казалось, что можно получить что угодно от кого угодно! На тот случай, если бы меня схватили немцы, я припасла историю о том, что я – двоюродная сестра Гитлера из Австрии. Я успела нарисовать в голове целое генеалогическое древо. А почему бы и нет? Кто бы осмелился убить двоюродную сестру Гитлера? Даже если только допустить, что это его двоюродная сестра, – а вдруг она не врет? Кто бы в здравом уме рискнул причинить ей вред?
Гостиничный номер был великолепен: краны работали, в нем было зеркало во весь рост, в раме (пусть со сколами, зато позолоченной), а также отгороженное занавеской биде. Кровати были застелены свежим, чистым бельем с чудесным запахом мыла, всех ждали нетронутые полотенца. Постаравшись, можно было даже выдоить из крана тонкую струйку теплой воды!
Удача определенно сопутствовала нам: в тот же день мы нашли Старого. Увидев наш номер в гостинице, он засиял.
– Вот видите, надо слушать отца, – сказал он. – Я же говорил: нужно идти в Лурд! Я просто счастлив.
Все было прекрасно, но мы понимали, что это ненадолго. Даже в Лурде от немцев нельзя было спрятаться навсегда.
Тем временем я каждый день заходила на почту узнать, нет ли чего для Лиз Дюшан, – на это имя мне должен был писать Ганс. И вот, как-то в субботу, после полудня, мне наконец ответили:
– Да, вам телеграмма.
Ганс, подписавшись вымышленным именем, сообщал, что ждет меня в Монтобане. На бланке стояла отметка: «До востребования».
Я считала, что нужно как можно скорее попасть в Марсель. Только там можно было найти способ переправиться в Америку или на Кубу – куда-нибудь подальше от черных псов Европы, с лаем гнавшихся за нами по пятам. Я написала об этом Гансу. Нужно было достать билеты на поезд до Марселя, чем я и занялась. Ганса я попросила встретить нас в Тулузе; правда, для этого нужно было получить пропуск. Мне сказали, что такие охранные грамоты выдает
Он оказался маленьким человечком, чисто выбритым, от него пахло вежеталем. Мы с Полетт, как повелось, представились бельгийками.
– Будьте добры, можно взглянуть на ваши документы? – попросил он и добавил: – Если вас не затруднит.
Такой вежливости мы давно не встречали. Война заставила всех забыть о любезностях и перейти на язык дикарей: «Дай мне то-то и то-то! Этого не брать!» – и так далее.
– К сожалению, мы потеряли их при побеге, – сказала я.
Он с сочувствием посмотрел на меня:
– Хоть какие-то бумаги у вас есть с собой?
Я предъявила ему наши заплесневевшие справки об освобождении из лагеря в Гюрсе и потрепанное
Он посмотрел на нас с искренней грустью.
– Я очень сожалею, – сказал он. – Мне хотелось бы помочь. Видите ли, я отвечаю только за военные перевозки.
По его голосу, по некоторой нерешительности было видно, что еще не все потеряно.
– Послушайте,
Человечек устало извлек из ящика стола печать и, один за другим, проштамповал наши документы. На каждой странице он написал большими синими буквами POUR MARSEILLES[59]
и поставил свою подпись.– Может быть, это поможет вам, а может, и нет. Не знаю. В любом случае попробуйте. Удачи вам.
Я начала было его благодарить, но он отмахнулся:
– Не нужно благодарности, а то обижусь. Я гражданин Франции и служу в ее армии. Мы ужасно показали себя в этой войне. На самом деле это я у вас в долгу.
Никогда не забуду этого милого человека. Это был настоящий француз – не какая-нибудь сволочь-предатель, как Петен[60]
, Вейган[61] или Лаваль[62]. Встреча с ним придала мне храбрости.В тот же вечер я написала Гансу о наших планах, и через несколько дней мы выехали поездом в Марсель. Утром мы остановились в Тулузе, там к нам должен был присоединиться Ганс. К моему ужасу, его на вокзале не оказалось.
Я сказала Полетт, Альфреду и Старому, что без Ганса никуда не поеду, и они понимали, что это не просто слова. Они согласились подождать на вокзале, пока я съезжу поездом в соседний Монтобан.
– А если ты не вернешься к последнему поезду? – проговорила бедная Полетт, заламывая руки. – Значит, не поедешь?
– Значит, меня не будет в живых, – сказала я, сохраняя невозмутимый вид.