Путь Беньямина

Дальше тропа шла параллельно более доступному и широко известному маршруту, следовавшему линии горной цепи; на нескольких решающих участках она почти скрывалась под хребтом, и вероятность того, что нас заметят пограничники, там была невелика. На всем остальном протяжении пути оба параллельных маршрута почти сходились, поэтому нужно было идти как можно тише. Опасные места мэр Азема отметил на карте большими синими буквами «Х».

Беньямин сначала шел быстро, но скоро вынужден был остановиться и отдохнуть. Он присел на корточки, прислонившись спиной к скале. Дышал он шумно и неровно.

– Если я буду останавливаться каждые десять-пятнадцать минут, то смогу идти не отставая, – извиняющимся тоном сказал он. – Я понял, что мне нужны передышки, иначе сердце начинает болеть. Сейчас я слишком долго шел.

Я предложила измерить ему пульс.

– Какая разница, частый он или редкий? – сказал он. – Нам нужно попасть в Испанию.

– Поганое место эта Испания, – изрек Хосе. – Я там жил.

Фрау Гурланд вздохнула:

– Пожалуйста, дорогой. Ты же так не считаешь.

– Откуда тебе знать, мама, считаю я так или нет?

– Нужно сначала подумать, а потом уж изрекать что-нибудь.

– Папа так про тебя говорил, – ответил он.

Я решила не вмешиваться. Они мне, слава богу, не родственники.

Наконец Старина Беньямин сказал:

– Ну что ж, думаю, я готов.

– Давайте я немного понесу ваш портфель, – предложила я.

Мне трудно было понять, зачем он тащит с собой эту старую вещь, – как ребенок, которому не расстаться с любимым одеялом или плюшевой зверюшкой.

– Простите старому человеку его скучную манию. Понимаете, это все, что у меня есть. Лучше я буду нести его сам.

– Он легче, чем ящик вина, – сказал Хосе, – правда, веселья от него меньше.

Доктор Беньямин улыбнулся:

– Чувство юмора всегда помогает во время невзгод, Хосе.

Удивительно, но мальчишка совсем не действовал ему на нервы.

Вскоре мы прошли через лес, состоявший в основном из кипарисов. Несколько деревьев лежали с вывороченными корнями, с налипшей на них земли капала черная грязь. Глядя на голые ветви, раскиданные по склону, я представила себе трупы людей, хватающихся пальцами за воздух. Меня пробрала дрожь. Старина Беньямин плохо на меня влияет. Обычно я не допускаю у себя таких странных мыслей.

Мы почувствовали облегчение, когда вышли на главную часть маршрута Листера и стали подниматься сквозь баньюльские виноградники, густо усыпанные иссиня-черными набухшими гроздями, почти созревшими для сбора. Сверху спускались глубокие борозды, вымытые грозами, земля была еще мокрой, кое-где растекались ручейки. Маленькие потоки журчали, выходили из берегов.

Беньямин сорвал несколько виноградин и попробовал их.

– Сладкий! – сказал он. – Сахар придаст мне сил.

На краю виноградника мы устроили поздний завтрак под ярким солнцем. Гурланд-младший сел рядом с Беньямином, тот закурил, солнце светило им в спину. Глядя на Беньямина, я улыбнулась: сгорбленный, бледный, в помятом костюме, все еще тяжело дыша после ходьбы, он тем не менее сохранял и достоинство, и бодрость духа. Хосе, ссутулясь, повторяя позу Беньямина, примостился рядом, но от его кожи цвета кофе со сливками и блестящих волос веяло юностью и крепким здоровьем. В другое время они бы показались забавной парочкой: Усталый Отрок подле Постаревшего Раньше Времени; но я понимала, что под показной грубостью Хосе прячется неподдельное отчаяние. В адрес матери он мог съязвить, но на счет Старины Беньямина – никогда. Может быть, какой-то внутренний кодекс чести не позволял ему нападать на почти мертвого человека.

Мы с Хенни Гурланд решили собрать немного винограда. С краю виноградника мы обрывали посеребренные грозди и бросали их в сумку Хенни.

– Не сердитесь на моего сына, – сказала Хенни, нарушая благостную тишину.

Я пожала плечами:

– Он еще мальчик. Да и вообще, это не важно.

– Дело не в возрасте. Поверьте, раньше он таким не был.

– Он похож на моего брата, – сказала я. – Тот вечно с матерью пикировался. И так было долгие годы.

– Но это не в характере Хосе. Мальчик подавал такие надежды. Учился с увлечением, всегда что-то мастерил с Аркадием. Вечерами они говорили о машинах. Вместе гуляли, изучали деревья, животных – я-то так не могу. Я ничего не знаю из того, что ему интересно.

Конечно, она была права: дело было не в юных годах Хосе. Просто он был зол – и вполне оправданно в его положении. Хенни Гурланд хотелось, чтобы я сказала: «У Хосе все будет хорошо». Может, и будет, кто знает? Если так, то ему повезет.

Когда мы вернулись, Беньямин убеждал Хосе, что не стоит бояться испанской полиции.

– Это другая порода, – сказал он. – Они не антисемиты.

– Франко – тиран, – пробормотала Хенни.

– Не все же в Испании ему подчиняются, – вмешалась я.

– Поверьте, испанцы хуже французов, – продолжала фрау Гурланд. – Они ненавидят иностранцев в открытую. Французы, как вы знаете, хотя бы притворно любезничают.

– Они нас ненавидели, – сказал Хосе. – Особенно учителя. Из-за моего акцента не разрешали мне говорить в классе. Эти сволочи боялись, что я другим ученикам через уши какую-нибудь порчу наведу.