Путь Беньямина

ВАЛЬТЕР БЕНЬЯМИН

Я оказался в лабиринте лестниц. Крыша над лабиринтом была не сплошной. Я взобрался наверх. Другие лестницы вели вниз. На одной из площадок я увидел, что стою на вершине, с которой открывается широкий обзор во все стороны. На других вершинах тоже стояли люди. У одного из них вдруг закружилась голова, и он полетел вниз. Головокружение передалось другим, и люди с других вершин стали падать в бездну. Все смеялись. Когда и меня охватило то же чувство, я проснулся.

11 Лиза Фиттко

Местные петухи давно закончили петь, когда Хенни Гурланд наконец попыталась разбудить сына, все переворачивавшегося с боку на бок и снова засыпавшего. Наверное, ему хотелось снова оказаться в сказочной стране, уничтоженной всего несколько месяцев назад, когда забрали его отца и тот больше не вернулся. Чем-то он напоминал мне моего брата Ганса, когда ему было столько же лет: красивый, мечтательный мальчик, которому непременно нужно знать все обо всем. Сохранится ли в нем эта любознательность после тех ударов судьбы, что уже постигли его? Неудивительно, что он не спешит открыть глаза и встретить новый день. Ему хочется унестись в прошлое, погрузиться в добрые сны, убежать отсюда.

– Раньше он так быстро, так живо вставал, – посетовала его мать, наклонившись над ним, так что ее рано засеребрившиеся волосы свесились, закрывая лицо. Чтобы ему легче было проснуться, она стала разминать ему мышцы шеи. – Его отец говорил, что Хосе вокруг света может объехать, пока мы зубы чистим.

– Его отца совсем недавно не стало, – сказала я.

– Хосе очень сильный, – продолжала она, не обращая на меня внимания. – Когда нам пришлось покинуть Испанию, он вовсю веселился. Видели бы вы его тогда, фрау Фиттко.

Хенни Гурланд удивляла меня. Это ведь была женщина далеко не глупая, образованная, с чувством собственного достоинства, но она как будто не осознавала, что война перевернула ее мир вверх дном и что она пытается совладать со своим горем и гневом. За всем, что она говорила, мне слышался подтекст: «Почему все это происходит со мной? За что мне все это?»

Я сидела на плетеном стульчике и изучала карту, нарисованную для нас мэром Азема.

– Нам нужно постараться выйти до восхода солнца, – твердо сказала я. – Мы не можем рисковать…

– Знаю, знаю! – перебила меня Хенни.

Ее сморщенные щеки рдели яблочным румянцем.

Я прикусила язык и напомнила себе: нужно набраться терпения. Она не виновата в том, что фашисты чуть не убили их с сыном и что мужа ее больше нет в живых. Сложись все иначе, Хосе спал бы у нее до обеда в их баварском доме, а потом она потчевала бы его на завтрак молоком с медом.

– Простите меня, фрау Фиттко, – сказала она. – Хотите соку?

Поняв, что ничто не заставит их поторопиться, я сдалась.

Через полчаса, в половине шестого, когда занимался мучнисто-розовый рассвет, мы покинули пансион «Люмиз». В домах пастельных цветов со ступенчатыми линиями крыш окна с ночи были все еще плотно закрыты ставнями; дома, спотыкаясь, на коленках всползали по склону холма, ведомые вереницей тонких, как карандаши, кипарисов. Узкие улочки городка были пусты, только где-то ребенок звал мать, а во дворах, как это было испокон веков, гоготали гуси и кудахтали куры.

Мы пошли по мощенной булыжником дороге рядом с железной оградой, потом через открытое пастбище к тропе, поднимавшейся на предгорья. Большая часть работников уже ушла из Баньюльса на виноградники, но многие отстали – десятки нескладных привидений в толстых свитерах брели со своими ведрами, и среди них нам можно было затеряться. Все хранили молчание, соблюдая повсеместный обычай людей, рано утром идущих или едущих на работу. То же самое я наблюдала по утрам в парижских и берлинских трамваях: неизбывную тоску по снам, оставленным дома, и, как у Хосе Гурланда, нежелание ввергать себя в пучину дня.

Я несла рюкзак с провизией и флягу с водой: Старина Беньямин, конечно же, умирает от жажды и голода. Он не из тех, кто с улыбкой переживет день без положенной нормы еды. Хорошо известно, что мужчины, принадлежащие к его классу и поколению, не могут пропустить ни одного завтрака, обеда или ужина, уверенные в том, что женщины как-нибудь все приготовят и горячим и вкусным подадут им на стол.