Путь Беньямина

Как же он любит море, хоть оно и напомнило ему вдруг о восхитительном, но грустном лете, проведенном в 1933 году на Ибице. До тех пор он не оставлял надежды вернуться в Берлин – единственное место в мире, где он не был иностранцем. Но подруга его детства Гретель Карплюс убедила его, что из Германии нужно уехать. «Евреям здесь не место, – писала она. – Тебе обязательно нужно где-то переждать, пока Гитлер не потеряет власть».

В те дни изгнание не казалось чем-то ужасным. Он довольно хорошо жил в недостроенном кирпичном доме у берега. Неподалеку жил его друг Жан Сельц[102], и они вместе взялись работать над переводами произведений Беньямина на французский язык. Еще одному другу, который пока оставался в Берлине, удалось продать его коллекцию автографов за сумму, достаточную для оплаты жилья и питания; кроме того, Беньямин обнаружил, что может немного зарабатывать, посылая под псевдонимом статьи и рецензии в немецкие газеты.

Как-то после обеда на второй неделе его пребывания на Ибице он познакомился на пляже с эфемерной молодой женщиной из Нанси, которая без всякого стыда принялась флиртовать с ним. Она была танцовщицей. Они проводили долгие дни у воды на горячем чистом песке, лежа бок о бок под белым небом, и пот блестел на ее загорелых ногах. Их пальцы, как пауки, подползали друг к другу, встречались, переплетались. Иногда она проводила ладонью по его рукам, возбуждая в нем дрожь, или – сводя с ума – прикасалась к бедру. Раз или два тронула его губы своими солеными губами. Вечер за вечером среди сочных апельсиновых деревьев за его домом он умолял ее пойти с ним в спальню, но она была неумолима. Говорила, что она католичка, что воспитывалась в школе при монастыре. Рассказывала она об этом, сидя у него на коленях, играя мочками его ушей и поглаживая его по бедрам. От желания он не мог шевельнуться, дышать, из груди его вырывались стоны. В один прекрасный день она без всякого предупреждения исчезла, не оставив адреса. И сейчас Беньямин не помнил даже ее имени – только соленые губы, опаловые колени.

Портбоу приближался малыми дозами: обычное нагромождение грязи и каменных домов, путаница грунтовых и мощеных улочек. Несколько пыльных пальм лениво помахивали листьями на морском ветру, там и сям стелились островки низкорослого можжевельника. Ничего похожего на аккуратные в большинстве своем французские деревни. Он перешагнул валявшийся на дороге желтый кусочек кожуры неспелого апельсина, удивляясь неопрятности представшего им вида.

Первым встретившимся им человеческим существом оказался маленький черноглазый мальчуган в широченных штанах, он вел за собой козу на веревке. Он не проявил к ним ни малейшего интереса, даже головы не повернул. Через несколько минут проехал на мотоцикле мужчина в кожаной куртке, но и он не обратил внимания на незнакомцев.

– Помните, что говорила фрау Фиттко, – прошептала Хенни Гурланд, – чем меньше разговоров, тем лучше. Сделайте вид, что никуда не спешите, вышли прогуляться – подышать свежим воздухом.

Беньямин согласился, что лучше всего будет ни с кем не заговаривать и идти с видом отдыхающих, – неплохой план, когда ноги в волдырях и каждый шаг – пытка. Ушибленное колено так распухло, что едва сгибалось, боль пронзала ногу, как огонь, бегущий по траве, а левое бедро почти не сгибалось, будто сустав заржавел. В голове от виска до виска словно протянули горячую проволоку, а на затылке он обнаружил шишку – видимо, набил, когда несколько часов назад свалился с тропы и ударился о камень. Дышал он неглубоко, хрипло, с трудом. В ушах зазвучала строка Гёте: «И вот я здесь, старик в чужом городе, одетый в боль».

Они вошли в Портбоу с юга и остановились у контрольно-пропускного пункта. В кирпичном домике, на двери которого висели какие-то правила на испанском и французском языках, никого не было. Лишь круглоглазые кошки осторожно крались по узким улочкам, словно гости из иного мира. На глиняных кровлях, воркуя и ласкаясь клювами, расселись голуби. За закрытыми дверями громко переговаривались по-каталански.

– Нужно дождаться таможенника, – сказал Беньямин. – Он, наверное, ужинает.

Хенни Гурланд покачала головой.

– Вальтер, нам снова повезло, – сказала она. – Здесь никого нет – тем хуже для них. Пойдемте отыщем нашу гостиницу.

И они прошли, вернее, проскользнули мимо заставы – Беньямин не мог в это поверить.

Откуда-то вдруг появилась пожилая женщина в черном платке, она что-то выкрикивала по-каталански. У нее были черные глаза и острый нос. Беньямин увидел в ней что-то похожее на летучую мышь в человечьем обличье, рассекающую вокруг них воздух раскрытыми крыльями. Фрау Гурланд пристально посмотрела на нее, и та, удалившись в темный дверной проем, проводила их подозрительным взглядом.

У Беньямина что-то непривычно содрогнулось в желудке, сердце глухо и неровно забилось. Он побледнел и остановился, согнувшись в поясе и медленно выдыхая сквозь стиснутые зубы.

– Что с вами, доктор Беньямин? – спросила Хенни Гурланд.