Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Он помахал коммом у себя перед носом, состроил печальную мину и виновато улыбнулся, медсестра хихикнула и пообещала помочь ему. Амор улыбнулся ей, поблагодарил – и, когда она исчезла, перевел дыхание. Вроде, если вспоминать кое-какие наставления учителей, он должен испытывать сильнейшее недовольство собой, но как раз этого чувства и не мог вызвать в себе: люди раздражали его, моменты – большего ему не получалось выкроить – одиночества Амор воспринимал как благословение. А если он попадет в лапы епископских служек, ему наверняка будут промывать мозги в режиме 24/7. И избавиться от этого не получится.

Затем Амора обследовали, делали какие-то процедуры, на которые он переставал обращать внимание уже на второй минуте; к нему заглядывали самые разные врачи, но и не только – младший медперсонал, особенно те, кто были из местных, а не идеалисты из Европы: они были иррационально рады, что у них есть священник. И люди, то ли пациенты, то ли просто работники, то и дело заглядывали, извинялись, затем спрашивали: а вы священник? – и продолжали топтаться рядом с кроватью, на которой возлежал Амор. И он подтверждал, благословлял, послушно поворачивался – либо послушно лежал и не двигался под капельницами – изредка читал сообщения брата Юстина, пытался определить, что именно испытывает, читая их, и может быть, если сильно покопаться, дотянется ли он до какой-нибудь радости: а вдруг она затаилась где-то глубоко-глубоко под толстым слоем пепла? Амор с ожидаемыми, предсказуемыми и не менее неприятными от этого усилиями вспоминал, что за люди те, с кем он связывался и хотел связаться, и не виной ли его вопиющего безразличия слишком редкие с ними контакты – до его исхода из относительно мирной жизни.

Ближе к вечеру мальчишка из местных, одетый в униформу миротворческого лагеря – светло-зеленая майка, темно-зеленые шорты, оба предмета с эмблемами миссии, какого-то фонда Всемирной церкви, все не по размеру, изрядно поношенное, многократно стиранное, сандалии – они были новыми, но выглядели овратительно дешевыми – подбежал к Амору, выходившему из очередного барака, затормозил в метре от него и изобразил почтительный взгляд, что в его представлении сводилось к необходимости выпучить глаза посильнее, даже руки за спиной сцепил от усердия. Амор нарисовал крестик на его груди и спросил:

– Куда идти?

Мальчишка затарахтел, что доктор Декрит сказала, что отец священник может воспользоваться коммуникационным местом в информационном центре, это «во-о-о-он там по заходу солнца, я вас провожу, можно?», что он сам там часто бывает, у них там даже уроки проходят, он уже умеет читать и немного писать по-английски и по-французски и даже математику немного, а в информационном центре их учат разным интересным вещам и они даже смотрят фильмы. Амор восхитился его шустростью, мальчишка надулся от гордости и посеменил «во-о-он туда по заходу солнца». Амор поплелся за ним. Он механически достал комм из кармана штанов, привычно проверил сообщения и не менее привычно попенял себе, что никак не может собраться и написать еще одному адресату, а вместо этого ждет, что тот адресат сам проверит, есть ли Амор в сети, и напишет страстное, полное радости сообщение. Ему было страшно – что для Яспера он вроде как и существовать перестал. Так что Амор тянул с тем, чтобы дать о себе знать. Это было тем более просто, что у него снова и снова находились очень важные дела. Лагерь действительно нуждался в священнике, что удивляло Амора безмерно, что опускалось грузом на его плечи.

Хвала небу за спутника, рассказывавшего Амору практически обо всем, что взбредало в его голову или на что падал его взгляд. За семь минут – путь от барака с больными до барака с коммуникационным центром – Амор узнал, что мальчика зовут Майк, что его так назвали только здесь, потому что до этого он работал в одной ферме на озере, а там у него было имя «Эй ты», и у остальных тоже, что надсмотрщик на ферме сказал, что дед продал Майка, когда он еще не был Майком, за долги, а когда его освободили «белые солдаты», он сам выбрал себе такое имя, потому что «белого солдата», который нес его от острова с фермой до катера, звали как раз Майком. И что теперь Майк хочет учиться дальше и тоже стать солдатом. У коммуникационного центра Майк замер у входа и сказал, что дальше, наверное, не пойдет, ему еще вернуться надо и сказать, что он никуда не пропал, но у них скоро будет небольшой урок там, и, может, они еще увидятся.

Альба Франк приветствовала его взмахом руки. Она сидела, удобно устроившись в кресле, вытянув ноги и скрестив их в щиколотках, пила холодный чай с лаймом из невероятно высокого коктейльного стакана.

– Я слышала, Майк обрел в вашем лице благодарного слушателя, – ехидно прищурилась она.

– Еще какого, – не сдержавшись, пожаловался Амор.