Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Амор пожал плечами. пока это выглядело именно так. Что решит начальство через полгода, не знает даже оно. Ко Всевышнему – Высшей Силе – обращаться с таким вопросом обращаться вообще не пристало: Ему до таких мелочей едва ли есть дело.

– Я, наверное, еще не раз появлюсь здесь. В зависимости от того, с чем столкнется Йонкер. Он не паникер, конечно, но когда вынужден отвечать за безопасность лагеря, на девяносто девять процентов состоящих из загнанного вусмерть гражданского населения, а из полномочий только возможность не пускать проверки из нацправительства, прикрываясь какими-то сомнительными постановлениями, это, знаете ли, душевному спокойствию не способствует. С этими ребятами я закончил, теперь вам придется с ними заниматься.

Был бы он чуть более способен к рефлексии, наверное, попытался как-то извиниться перед ними, пусть через Амора – вообще повиниться. Это, как не раз убеждался Амор, требовало значительных усилий, особенно для таких вот – суровых и решительных типов. Они привыкли жить в иных рамках, мыслить другими категориями, и даже если совесть имела влияние на поступки и даже мотивы таких людей, это никогда не находило выход в словах.

– Майор Тафари, – помолчав, заговорил Амор, – каковы шансы у того дела, в которое вы втянули Эше?

Тафари задумался. Начал отвечать:

– Чисто формально – неплохие. Он может получить статус жертвы сексуального насилия, тут проблем не возникнет. По лигейскому законодательству ему положено кое-что, сейчас в порыве благоговения перед цивилизованным миром примут туеву кучу поправок, и будет положено еще больше. Психологическая помощь, финансовая поддержка, бла-бла. Другое дело, отец Амор, что не всегда знание об этом доходит до конечного адресата, провисает где-то между серединой и концом. – Он указал большим пальцем через плечо в сторону барака, где находился Эше, поморщился, продолжил: – Я мог бы ему сейчас указать, что именно нужно, куда он может еще обратиться, чтобы гарантировать какую-то помощь, но едва ли ему сейчас до этого. Местные соцработники присмотрят за ним поначалу, но они безобразно перегружены. Так что получается, все это существует, но где-то там, по ту сторону. Главное сейчас – проследить, чтобы они дотянули до того времени, когда им можно будет воспользоваться этими правами.

Амор долго молчал. Не то чтобы слова не подбирались – нет, сказать можно было много, слов хватило бы. Двое детей худо-бедно пристроены, им повезло. Десятки – навсегда останутся вне всех возможных мест, где им можно было бы как-то помочь.

Он спросил все-таки:

– В вашей сфере какие будут ждать Иге и Эше последствия?

– Какие последствия, отец Амор? – пожал плечами Тафари. – Было бы им хотя бы по четырнадцать лет, я бы сказал: с максимальной вероятностью тюремное заключение в восемь-десять лет, бессрочное поражение в некоторых правах, последующий контроль. А так, как есть – если мы даже с достаточной точностью установим возраст Иге, он едва ли окажется в этих рамках. Тем более что Альба Франк будет смертным боем сражаться за то, чтобы их признали пленниками, вынужденными выполнять приказы.

Он неожиданно острым взглядом посмотрел на Амора. Тот – понимающе улыбнулся, услышав имя Альбы. По лицу Тафари скользнуло облегчение, и он широко улыбнулся.

– Ненавижу эту суку, – весело признался он. – Но рад, что именно она возглавляет этот лагерь.

Амор поморщился. Альба обладала многими ярко выраженными чертами жаждущей доминирования личности, что никак не оправдывало характеристики Тафари. И – к сожалению, она была типичной в этой земле от подобного Тафари человека.

– Она достойна уважения, – тихо заметил Амор.

Тафари пристыженно склонил голову.

– С ней дети наверняка будут в надежных руках, – продолжил Амор.

– Да не дети они, – разозлился Тафари. – Они еще до того, как к тому мудаку попали, перестали быть детьми.

– Пусть немного побудут здесь.

Амор повернулся к нему и двумя неторопливыми, ритмичными движениями нарисовал крохотный крестик на его груди.

– Доброго вам пути, майор, – улыбнувшись, сказал он. Это была одна из привычных его фраз, но он неожиданно ощутил, что пожелание оказалось куда более объемным, значительным, затрагивающим многое, и не только дорогу, в которую отправлялся Тафари.

Он моргнул несколько раз; по его шее вверх-вниз прошелся кадык – Тафари сглатывал слюну, все еще надеясь сказать хотя бы пару слов на прощание, он даже облизал губы – тщетно. Он ограничился натянутой улыбкой и склоненной головой. Амора это вполне устроило.

Барак Эше находился в стороне, но Амор все-таки решил заглянуть к нему. Мальчик лежал на кровати – дремал, обессиленный странными процедурами, утомленный постоянным приемом медикаментов. Он отвратительно выглядел – кожа казалась зеленовато-серой, что ли, и даже насыщенный меланин не перекрывал ее пепельного оттенка. Услышав приближение постороннего, Эше открыл глаза – и снова закрыл их, всем видом показывая, как не рад видеть кого бы то ни было, а особенно отца Амора. Ничего нового, иными словами. Амор придвинул стул к кровати, сел. Не удержался – вздохнул.