Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Амор оказался в сложной ситуации — ему приходилось подчиняться не одному, а целым двум главам: местному, нигерийскому, но и европейскому, потому что лагерь формально подчинялся двору европейского кардинала, функционировал на деньги европейских фондов и по неместным же правилам. Это ставило Амора в сложное положение: формально сценарии службы были похожи, не считая разницы в мелочах. Формально же политика разных кардинальских дворов должна была быть максимально схожей, и ей же подчинялись епископы, а им, в свою очередь, простые священники вроде Амора. Но на деле выходило: что хорошо для европейского епископа, совершенно не подходит священнику без прихода в африканской глуши, а предполагаемое сотрудничество с европейскими клериками зарождало очень сильные сомнения в его благонадежности со стороны его епископа.

– Я хочу служить, считаю нужным, и в этом нуждаются люди здесь, – невесело признавался Амор. – Знаешь, сюда приходят из совершенно далеких провинций — заслышали, что есть священник, и готовы даже пешком приходить. Это невероятная ответственность, Яспер, Альба насторожена, и Тим относится к этим потокам с очень большим подозрением. Сам понимаешь, – он пожимал плечами. – И я понимаю.

Тим — Йонкер — очень частое имя в рассказах Амора, вызывавшее у Яспера сильное разлитие желчи. Очень хотелось взять ублюдка за грудки и потрясти как следует. Он смел угощать Амора кофе куда чаще, чем требовали самые вольные правила приятельства, давать советы на самые разные темы, включая пенсионное страхование и акции каких-то странных компаний. Он смел обсуждать с Амором политику — он был куда лучше осведомлен о делах внутрицерковных, чем Яспер, и поэтому у них с Амором могли проходить многочасовые дискуссии на самые разные околоцерковные темы, не в последнюю очередь благодаря тому, что они оба обитали в одном лагере. Яспер не знал Йонкера достаточно близко, чтобы делать какие-то заключения о его личных качествах, но это не мешало не любить его страстной, субъективной и агрессивной — вполне в духе Яспера — нелюбовью. И точно так же Яспер предпочитал не высказывать Амору своего негодования: не понял бы, но мог оскорбиться — опечалиться. Нехорошо. И последствия у этого могли быть самые неприятные для Яспера.

– … отказать в простых вещах. Когда они несут за тридцать километров новорожденных детей, я не могу не крестить их, я священник, и эту печать с меня не снимет никто, только Всевышний. Но они могут запретить мне служить. Юстин предупреждал, что ситуация складывается сложная. Я живу в этом лагере и не могу не произносить молитвы за его покровителей, понимаешь? Это вызывает неодобрение моего епископа. Я произношу молитвы за моего епископа, и Альбе мягко, но недвусмысленно пеняют на это. Мне вообще странны все эти вещи, которые творятся на самом верху. Темы проповедей, которые утверждает кардинальский совет — эти речи, которые сами кардиналы публикуют, и эта убогая книга Привеля, Яспер — нехорошие вещи там творятся. Великое Объединение заняло сколько там — тридцать лет и до сих пор не закончено, но его отменить — дело нескольких собраний. Боюсь, к этому идет. Зачем им это, зачем?

– Помнишь, кто-то сказал, что лучше быть первым в провинции, чем вторым в Риме, – морщился Яспер.

– Кто только это не говорил, – легкомысленно пожимал плечами Амор. – Очевидно, нынче Рим еще менее привлекателен, чем тогда.

– Или для некоторых, – поправлял его Яспер, улыбаясь: Амору плевать что на Рим, что на Йоханнесбург. Он просто хотел заниматься своим делом, хотя и считал, что оно второ-, если не третьестепенно по сравнению с другими — врачей, терапевтов, социальных работников, самих людей, оказывавшихся в лагере, которым, несмотря на всю поддержку, все-таки приходилось самостоятельно сражаться со своими демонами.