Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Эше смотрел на него; казалось, он скрежетал зубами — отчаянно сжимал челюсти, чтобы не стучать ими. Амор боялся, что из-за истеричной силы он раскрошит зубы; он не рисковал дотрагиваться до Эше — мальчик мог очень сильно испугаться. Но, кажется, действовало. Несколько слов Яспера — аккуратная попытка напоить Эше чаем — Амор снова напоминал ему, о чем с ним говорили Альба и адвокаты, прокуроры и следователи. Еще одна попытка влить в Эше чай. Радостная улыбка Амора, когда удалось и пирогом угостить. Тысячный раз повторенное обещание, что они обязательно будут смотреть по головизору, как его будут допрашивать, хотя Амор знал наверняка, а Яспер подозревал, что как раз допрос Эше — несовершеннолетнего — транслироваться не будет. Разве что судебные секретари распространят краткое сообщение о том, что состоялся допрос несовершеннолетнего свидетеля А, и в нем свидетель сообщил то и то.

Альба должна была забрать Эше утром — официально он находился под ее опекой. Яспер поинтересовался, где в таком случае ее черти носят. «Они с Иларией сняли номер в гостинице», — флегматично сообщил ему Амор, с каменным лицом глядя перед собой — не улыбаться получалось с трудом.

— Вот как, — буркнул Яспер, враз успокоившись, продолжил заниматься завтраком. Амор засмеялся — беззвучно, чтобы не поцарапать его самолюбие еще больше.

Жизнь продолжалась. Эше снова и снова вызывали на допросы, а в перерывах между ними он пытался учиться, ходил на многочасовые сеансы психотерапии, пытался знакомиться с обычной жизнью. И признавался, то в ярости, то в отчаянии, что ненавидит этот город, этих людей в нем, которые живут так хорошо и никогда не знали ни тех пустынь, ни тех джунглей и дождей, ни развалюх-машин, на которых они ездили, ни как разворачивает плоть, как крошит кость пуля или тесак. И себя он ненавидит, потому что другие люди не хотели знать ничего такого, а он лишал их единственного достатка — мира и спокойствия. Амор получал от Альбы записи его допросов, смотрел их, иногда в компании Яспера — тот готов был на все, что угодно, лишь бы побольше времени проводить с ним. Допросы заканчивались, и Амору требовался не один час, чтобы вернуться в нормальное состояние. А Эше был не один. Оказывалось, дети, которым было по двенадцать-четырнадцать лет во время военных действий, запоминали практически все и способны были воспроизводить свои воспоминания с очень большой надежностью; попытки адвокатов защиты сослаться на ложные воспоминания, неустойчивую еще долгосрочную память и слишком эластичные умственные способности опротестовывались многочисленными экспертами — психологами и психиатрами; и Альба — одна из многих — сопровождала еще одного несовершеннолетнего свидетеля, так или иначе причастного к тому, в чем обвиняли кое-каких из представителей мегакорпов. Дети рассказывали — о плене, концлагерях, о работе по восемнадцать часов в сутки — в шахтах, на заводах, в борделях, где угодно, другие — о том, как их принуждали брать оружие и защищать те же концлагеря, заводы, плантации. Они вспоминали имена, которые всплывали в разговорах взрослых — те не обращали на них внимания, а дети слушали и непроизвольно запоминали. Что прокуроры, что адвокаты следили за ними, как коршуны, вцеплялись в плоть при малейшей возможности, и окрики судей, требования соответствовать процессуальным нормам, придерживаться темы процесса помогали на совсем короткий срок. И после допросов с детьми нянчился Амор. Спроси его кто, помогает ли им его забота, он покачал бы головой и сказал: едва ли. Он молился, чтобы у детей оказалось достаточно ресурсов, чтобы пережить, выжить наперекор всему.

Яспер заметил однажды:

— Этот проклятый процесс невыгодно заканчивать никому.

Они сидели вдвоем в гостиной квартиры, которую снимал Яспер. Просматривали записи судебных заседаний. Яспер зло ухмылялся, когда на свидетельском месте потел и изворачивался еще один представитель еще одного мегакорпа — и снова третьеранговый, никогда из верхушки. Он тоже был виновен — бесспорно, он тоже отдавал распоряжения, приведшие к вспышке насилия там, к поставке оружия туда, к оснащению еще одной банды мародеров где-то в глуши.

Амор дремал — проснулся от его слов. Протянул: «М-м-м?».