Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Выработки, на которых они трудились, находились в государственной собственности. Собственно, еще три года назад они принадлежали австралийской корпорации, которая что только не производила – от тяжелых машин до мегаточного медицинского оборудования. А лет десять до этого, ходили слухи, она долго и упорно торговалась с правительством, чтобы оно отдало право на разработку месторождений им, а не азиатам. В результате многие члены правительства смогли обеспечить себе и своим кланам безбедную жизнь в относительно стабильном Алжире, если успели сбежать, разумеется. Затем случился небольшой и не очень успешный переворот, который, по тем же непроверенным слухам, поддерживали азиаты; но австралийцы уже обеспечили себя относительно влиятельной группой поддержки в африканской Лиге, и ее войска оказали силовую поддержку законному президенту. Австралийцы продолжали разработку месторождения; более того, они начали строительство завода – все, разумеется, по согласованию с президентом. Беда в том, что он умер, как ни странно, своей смертью – от инсульта, а его преемник решил, что чужакам в стране не место, и национализировал месторождение. Австралийцы обращались в Лигу – там им заявили, что скорей поддержат национальное законодательство, позволяющее такой ход. Австралийцы обратились в ООН – и национальное правительство по наущению кое-кого в Лиге неожиданно заявило, что разработки велись по стандартам, которые давно запрещены во всем мире. Доказательства имелись в наличии и с избытком. Тяжба все велась, австралийцы, хотя и понимают, что дело практически проиграно, но упрямо пытаются хотя бы в мелочах добиться решения в свою пользу, а в это время на разработках не только давно запрещенные стандарты не соблюдаются, а вообще никакие. ЧП давно были нормой; заработки падали с каждым кварталом, о минимальной страховке никто давно не говорил. В принципе, ничего нового. Отец Амор заставлял себя молчать, выслушивая эти рассказы: первый принцип Всемирной церкви – невмешательство, а когда это недопустимо, то минимальное вмешательство в национальную политику. И отец Антоний Малый говорил: ты – священник, не мессия. Да все братья, которых отец Амор знал, настаивали на этом же: мы священники, не мессии. У большинства хватало смелости глядеть в глаза собеседнику хотя бы в начале этой фразы, после нее от смелости не оставалось и следа. Отец Амор был согласен с этой фразой; он, правда, считал, что речь не в мессианских порывах, отнюдь, а в банальном чувстве порядочности, этичности, справедливости, в конце концов. Слушать, как этих вот работяг, которые при «дрянных австралийцах» работали по восемь часов в сутки пять дней в неделю, имели доступ к неплохому медицинскому обслуживанию и могли содержать семью до четвертого колена, теперь «доблестные и справедливые» национальные гвардейцы заставляют работать по двенадцать часов в сутки практически без выходных, а заработка едва-едва хватает на то, чтобы прокормить детей – так не мессианские порывы встают клокочущей волной, а совсем другие чувства.

Впрочем, принимая решение, становиться священником или нет, отец Амор понимал сложность положения, в котором оказывался. Осознавал сам по себе, а еще старшие коллеги неоднократно говорили; и отец Богуслав, с самого начала бывший куратором и – шире – духовником отца Амора, неоднократно подчеркивал: церкви не следует вмешиваться в политику. Ее задача – заботиться о мире внутри человека, а не снаружи. То, что вне, было и будет несовершенным, и это не изменить, ни усилиями одной церкви, ни тем более одного человека. Это отец Амор повторял себе снова и снова, слушая неловкие, непоследовательные рассказы горняков; по паузам, по внезапно оборванным фразам он пытался восстановить картину, представить ее полней, за вороватыми взглядами он определял настроения людей, стоявших перед ним с угрюмыми лицами, беспомощно сжимавших и разжимавших кулаки.