Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

– Встретили по дороге, – туманно говорили они, ссаживая с грузовика новую партию беженцев. В тряпье, натянутом на некоторых, отец Амор узнавал рубашки, майки, шорты, даже спецовки горняков. На паре людей были очень грязные штаны, подозрительно напоминавшие низ от полицейской формы. Впрочем, эрудиции отца Амора недоставало, чтобы достоверно определить подобие одежды, зато в избытке какого-то эгоистичного такта – он отказывался спрашивать, откуда именно они идут, что именно заставило их убраться оттуда, и – откуда одежда. Он предпочитал не замечать ни подозрительных пятен, очень сильно напоминавших кровь, ни прорех, которые, не будь они такими обтрепанными, пропитанными многонедельным потом и пылью, могли оказаться дырами от старых добрых пуль – не могла же ткань прохудиться так избирательно.

Отец Амор делал вид, что верил, помогал еще одной партии горемык размещаться, осторожно расспрашивал их, откуда они, либо как долго в пути и по каким местам проходили. Иногда приходилось перебирать все языки, на которых он мог связать хотя бы пару слов, чтобы в итоге выяснить, что ему все-таки нужен переводчик, потому что беженцы говорили на совершенно незнакомом языке либо на очень своеобразном наречии. Но даже если его понимали, более того, готовы были отвечать, а отец Амор понимал, что сказали ему, ответы были, как правило, очень туманными. «Мы жили далеко, потом стало опасно, мы решили уйти туда, где не так опасно». Или что-то такое, из чего невозможно было сделать выводы ни о том, где эти люди были изначально, и что входило в это неопределенное слово «опасно». Случайно отец Амор узнавал, что у одного по дороге умерла жена и двое детей, другая сбежала, взяв двух старших сыновей и оставив в поселке трех дочерей, а муж уже давно в ополчении. Или что тот и тот, и та, и та, и вон те, предпочитавшие держаться подальше от остальных, были в военном лагере, и не один месяц. Отец Амор понимал, что это значит, остерегался подходить к ним слишком близко и не знал, не представлял, помыслить не мог, как говорить с ними. А говорить с ними было нужно, это он тоже понимал, только все, чему он учился, о чем читал в пособиях, смотрел в видео-уроках, не готовило к ситуациям, в которых он снова и снова отказывался.

Горняки же отчего-то упорно привозили беженцев именно ему. Отец Амор поинтересовался однажды, уловив момент, когда его собеседники были благодушны и расположены к откровениям – чувствовал настроения собеседников тем лучше, чем дольше жил именно в этой деревне, именно окруженный этими людьми, – откуда такое упрямство, есть же лагеря самых разных миротворческих миссий рядом с тем же Лагосом, они и оборудованы куда лучше, не говоря об обеспечении питанием и качестве медицинской помощи. Горняки выслушали его с сосредоточенным видом, и отец Амор понял, что на них его разумные и логичные доводы не провели никакого воздействия.

– Им здесь лучше, – сказал один.

Отец Амор вздохнул.

– Мне все трудней добывать пищу и медикаменты для них, Софиан, – невесело улыбнулся он. – И люди, – он кивнул в сторону деревни, – недовольны. Здесь болезни, печаль. Это не очень любят видеть рядом с собой.

Софиан посмотрел на деревню. Покивал головой.

– Я бы, наверное, тоже был недоволен. Но вы же не выгоните их, отец Амор? Им некуда идти. Совсем некуда.