Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

И снова они обменивались взглядами, эти люди. Отец Амор был выше самого высокого из них как минимум на полголовы; он считал, что изрядно отощал на местной диете, но по сравнению с ними он за толстяка мог сойти. Они все были пыльными, состаревшими – как если бы кто-то более могущественный, но не Всевысший, далеко не Он, ставил эксперимент, насколько он способен ускорить возраст людей. В Европе, в Америке люди доживали до ста тридцати лет в относительном здравии и здравомыслии, работали до девяноста, уходили на пенсию и продолжали вести активный образ жизни. В Африке редко в какой стране средний возраст населения превышал сорок лет. В Йоханнесбурге строили очередной самый высокий небоскреб; в Лагосе недавно открыли самый большой футбольный стадион. В деревне отца Амора не было канализации.

В начале декабря отец Амор отправлялся в епископат. Обсудить дела насущные, потребности малых приходов, свои собственные, поделиться планами на будущее, поговорить с духовником, познакомиться с церковной политикой. Не то чтобы он не знал, что именно должен делать, и не то чтобы он забывал, как именно экуменисты представляют себе церковную политику на национальном и межнациональном уровне. Они вроде как признавали ценность народа и нации, с уважением относились к этому понятию, почитали и уважали административные границы и вроде как соглашались использовать их же в определении границ церковных владений. Официально все так. На деле – у каждого были свои соображения. Но об этом можно было рассуждать бесконечно, устраивать очередной цикл никому не нужных диспутов, чтобы в результате снова вернуться к исходному пунукту. При желании можно было в довесок к стандартным, официально утвержденным границам приходов добавить и неформальные сферы влияния. Отец Амор знал по своим прихожанам: некоторые приезжали к нему за двести километров, хотя официально их деревня относилась к иному приходу. И с церковной политикой дела обстояли примерно так же.

В любом случае, для него эти три недели, которые предстояло провести в Лагосе, были чем-то желанным и одновременно наполняли тревогой. Отец Амор боялся, что дичает в своей лачуге, если сравнивать с теми, кто живет в городе посреди высоких зданий, ходит по асфальту или бетону, ездит на относительно новых авто, что он отучается от общения с людьми, говорящими на правильном, литературном языке, способными рассуждать не только о ценах на кофе, но и о возвышенных материях. Впрочем, он был тем, кем был. И это была служебная поездка. Он утешал себя подобным образом, идя к полустанку – пятнадцать километров, проделанных ночью, чтобы не быть испепеленным жарой. Сидя в вагоне электрички, в котором напрочь отсутствовали кондиционеры, а сквозняк не спасал нисколько. Выходя на перрон в провинциальном центре, неторопливо оглядываясь, вежливо улыбаясь глазевшим на него детишкам. Любезно улыбаясь их мамаше, просиявшей от гордости; он даже обменялся с ней парой слов – не потому, что так сильно заскучал по человеческому общению, а просто – женщина была так неподдельно счастлива увидеть священника в непосредственной близости, что тут же пожаловалась на младшего сына, похвасталась старшим, намекнула, что свекровь просто ужас какая мымра, а сама она вот-вот закончит обучение на банковского работника.

– Работу бы еще найти, – внезапно пробормотала она усталым голосом, и все ее счастье от общения с незанятым собой и своей важной миссией священником потухло.

Отец Амор вспомнил несколько фраз, удачно подходивших к подобным ситуациям. Они, кажется, подействовали. Женщина распрощалась, потащила детей к выходу из вокзала; младший все оглядывался, жевал палец и глазел на отца Амора. Тот – не удержался, подмигнул и улыбнулся, до чего ребенок был очаровательный. В притворном унынии посмотрел на табло и рассеянно осмотрелся. После непроизвольно вырвавшейся фразы, которой женщина неожиданно испугалась, кое-что стало очевидным: полиция, например. Вооруженная. Усиленные меры безопасности. Там сканеры, тут видеокамеры. Чтобы убедиться, что их прибавилось с последней поездки отца Амора в епископат, он печально вздохнул и благочестиво поднял глаза к небу. Можно было еще и за четки ухватиться, но это как-то слишком показательно, смахивает на артистическое благочестие, чего отец Амор не жаловал. И – действительно. Определить класс камер он едва ли смог бы, но что их очень, подозрительно много, было ему очевидно. Хорошо поезд подошел; в нем можно было усесться, уткнуть нос в комм, насладиться скоростью обмена данными и немного поизучать ситуацию в стране.