Путь бесконечный, друг милосердный, сердце мое (СИ)

Отец Юстин был вежлив до такой степени, участлив, взирал на отца Амора круглыми, восхищенными и печальными глазами, что тот чувствовал себя смертельно больным. Или что-нибудь иное, из этих антиутопий. К примеру, ему предстояло принять участие в жертвоприношении, в качестве жертвы, разумеется, только ему забыли сообщить. А вот его преосвященство как раз и вынужден взять на себя этот тяжкий труд, чего ему, разумеется, не хочется совершенно, ввиду тонкой душевной организации и нежной психики.

Впрочем, отец Амор испытал легкий укол разочарования, когда из кабинета епископа вышел человек. Подозрительно похожий на военного, как показалось отцу Амору. И глупо было переживать разочарование, по большому счету: причина задержки была проста и примитивна, очевидна и банальна, и дело не в возможной великой миссии отца Амора, которая бы привела его на смертный одр, а очень даже во вполне естественной занятости епископа одной из важнейших стран Центральной Африки; и точно так же гипервежливость епископского секретаря находила свое объяснение. Но отцу Амору было даже жаль той своей версии – надо же, такой романтичный подвиг оставался неосуществленным. Он лениво подумал, что присутствие военных в епархии, да еще предпочитающих ходить в гражданской форме, некоторым образом подозрительно.

Его преосвященство вышел в приемную, решительным шагом подошел к отцу Амору и приветствовал его сначала крепким рукопожатием, затем решительными объятьями и поцелуем. Похлопав по спине, он спросил:

– Хорошо доехали, брат Амор?

– Хорошо, – с готовностью ответил тот. – Мне повезло в чем-то, ваше преосвященство, людей было немного и в поездах, и на вокзалах. Я мог представлять себе, что еду в роскошном вагоне, целиком отведенном мне одному.

Епископ вежливо засмеялся, словно в соответствии с неприятным ему протоколом. Отец Юстин растянул губы в улыбке, но смотрел серьезными, даже подозрительными глазами. Амор предпочел вообще не делать вид, что находит свое замечание шуткой, тем более смешной шуткой.

– Ну что ж, мне жаль, что я не дал вам возможности отдохнуть с дороги, – рассеянно глядя в сторону, заговорил епископ, – но у вас еще будет время отдохнуть. Я займу совсем немного вашего времени. Я стараюсь проводить максимально много времени с приходскими священниками, отец Амор, чтобы держать руку на пульсе. И мне, разумеется, крайне интересно, как вы чувствуете себя далеко от толп населения и среди простых людей. И что простые люди думают, мне особенно интересно. Брат Юстин, похлопочете о чае? Или кофе, брат Амор?

– Кофе, – немного поразмыслив, решил Амор. – У вас замечательный кофе.

– Подарок члена правительства, – быстро отозвался епископ. Он все стоял, глядя по сторонам, словно заново знакомясь с приемной; его рука лежала на спине Амора. Как будто его преосвященство боялся, что отец Амор сбежит в ужасе – в отвращении – в отчаянии – в каких угодно, но равно неприятных чувствах, и рассчитывал таким образом предотвратить его бегство.

– Многие члены правительства с удовольствием поддерживают дружеские отношения с его преосвященством, выходящие за рамки простой политики, – не без гордости отметил отец Юстин.

– Наверное, одним из приятных бонусов политической должности является доступ к новейшим достижениям в разных сферах народного хозяйства, – с готовностью отозвался Амор. – Но для меня лично даже эти привилегии не сделают никакую политическую роль приятной.

– Иногда мы вынуждены совершать многие, в том числе и тяжелые поступки, принимать сложные решения, нести бремя высшей власти, мой дорогой Амор. Это ведь тоже послушание. Оно тоже учит смирению. Ну-с, пойдемте-ка в кабинет, и вы расскажете мне немного подробней, как обстоят дела в том далеком месте, в котором вы прославляете дело нашей церкви.

Амор приготовился слушать. Его преосвященство был не дурак продемонстрировать свою эрудицию, гибкость аргументации и знакомство с самыми разными областями жизни; он охотно намекал на буйную юность, причем таким образом, что собеседник был вынужден удивляться: как так – такой благообразный старец, но прошедший через штормы бунтарской молодости? Амор и расслабился, поблагодарил отца Юстина, сделал глоток, преданно уставился на епископа, приготовился внимать. Его высокопреосвященство позволил ему насладиться кофе и – начал спрашивать. Амор растерялся, не сразу собрался, и первые ответы оказались скомканными, неуклюжими, как будто он, живя в глуши, общаясь с людьми на примитивном языке и на примитивные темы, подзабыл правильный язык семинарии, епископата, вообще цивилизованного общества. Это ощущение отчего-то не покидало его. Не то чтобы отец Привель стремился усугубить неловкость. Но и облегчить муки Амора он тоже не стремился.