Путь-дорога фронтовая

— Слыхал.

— А чего ж ты молчал?

— Слушал, какую легенду папаша рассказывает.

— Ты меня не трожь, сам расскажи, коли лучше меня знаешь, — проворчал старичок — «Легенда»!

Он обиженно замолчал. Сидел нахохлившись, раздосадованный неожиданным вмешательством.

Плотника, должно быть, сильно разбирало любопытство. Он начал теперь расспрашивать больного.

— А скажи, пожалуйста, — обратился он к нему, — неужели так сто тысяч и выложили?

— Нет, вообще предлагали деньги. Какие там сто тысяч! Это он придумал, — поглядел сверху больной на старичка.

— Сто тысяч! — сердито отрезал старичок. — Откуда ему знать? Сказано, сто тысяч! — Он демонстративно отвернулся и стал смотреть в окно.

— Ну сто, так сто, — усмехнулся больной. — Спорить не буду.

— И не спорь, коли не знаешь.

— Это что же, значит, ему сам генерал такую сумму надавал? — задал новый вопрос плотник.

— Не генерал, а просто офицер. Обер-лейтенант.

— Обер-кондуктор, может, еще скажешь, — совсем рассердился старичок, обиженный, что оспаривают его рассказ. — И чего ты его слушаешь! — накинулся он на плотника. — Мелет человек что ни попадя. Сказано тебе — генерал, значит, так и есть.

— Погоди, — отмахнулся плотник. — А что же, его били здорово? — обратился он опять к больному.

— Били.

— А чем били?

— Уж я не помню чем. Всем били. Уродовали.

— А что я говорил! — обрадованно воскликнул старичок. — Я разве не говорил, что его пытали? Его пытали, а он молчал.

— Верно? Молчал? — переспросил больного плотник.

— Молчал, — подтвердил больной.

— Слышите, я говорил — молчал, — радовался старичок. — Молчал и плевал им в лицо.

— Верно? — спросил плотник.

— Может, и плевал бы, если бы силы были. Ослаб очень.

— Вот и опять врешь! — крикнул старичок. — Силы в нем масса было.

— Как во мне, — тихо проговорил больной и стал спускаться с полки. Поверх гимнастерки на нем была фуфайка.

Внизу он показался еще более слабым и болезненным, держался согнувшись, сгорбленно.

Он с трудом надел ватник, не переставая тяжело кашлять.

Старичок подмигнул плотнику.

— Вишь ты, как в нем! — ядовито засмеялся он. — Так ты-то холера, а он богатырь был. Росту — вот! — высоко поднял он руку вверх. — Вширь — вот! Сравнил тоже с собой.

— Вам, должно быть, лучше знать, — пожал плечами больной. — Ну, я пошел. Прощевайте пока.

Поезд начал замедлять ход. Подъезжали к какой-то станции. Больной надел шапку-ушанку, взял в руки вещевой мешок и собрался уходить.

— Подожди-ка, — остановил его плотник, которому не терпелось дознаться обо всем. — А жив он остался или нет?

— Жив, — сказал больной. — Только покалечен гадами.

— Кто же его спас?

— Матросы подскочили на катере. Выхватили. Обер-лейтенанта убили.

— Значит, поспели все-таки, не забыли?

— Поспели в самый момент, когда вешать собирались.

— Разве вешать его хотели?

— Хотели. Петлю уже на шею накинули.

— Откуда же ты все так знаешь?

— Знаю.

— Может, еще скажешь, что это ты сам и был? — обернувшись от окна, сварливым тоном крикнул старичок, явно раздосадованный, что кто-то знает больше его об этом случае.

— Возможно, я и был, — кротко улыбнувшись, сказал больной и пошел к выходу.

Старичок даже привскочил от неожиданности. Мешок плотника повалился на пол. Плотник стоял, протянув руки вперед, словно собираясь удержать уходившего пассажира. Все вдруг пришли в движение. Люди, до того времени безразлично слушавшие перепалку старика с больным, поднимались с мест, протискивались вперед, слышались удивленные возгласы. Кто-то припомнил, что видел на гимнастерке у больного орден. Кто-то сказал, что у него такой измученный вид, как будто его действительно пытали. На глазах легенда становилась жизнью. Всем хотелось взглянуть на тщедушного болезненного человека в ватнике и ушанке, с трудом пробиравшегося к выходу.

Пассажир уже скрылся за дверью, а люди все еще стояли окаменев, словно еще чего-то ждали.

Первым опомнился старичок.

— Что же это такое?! — воскликнул он растерянно. — Как же это я с ним так… Может, он самый настоящий герой и есть. А мы к нему без уважения…

Он засуетился, нахлобучил на голову шапку и стал быстро проталкиваться к выходу.

Но, когда он выскочил на перрон, пассажир уже затерялся в вокзальной толпе.

1942–1943

НА ПОЛТАВСКОМ ШЛЯХЕ

ИЗ ЗАПИСОК ВОЕННОГО КОРРЕСПОНДЕНТА

Огарок свечи. Закопченные стены хаты. Связист, монотонно повторяющий позывные. Склонившаяся над картой седая голова майора. Несколько приткнувшихся в углу на соломе фигур. Сладок минутный сон! За окном гул артиллерии, разрывы снарядов, сухой треск пулеметов. Кажется, что все это близко, почти рядом: ночь приближает звуки.