Путь-дорога фронтовая

— Особенно меня радует, Иван Иванович, что решение, которое ты принял, по сути дела единственно верное, если учесть особенность местности. Мозгом, мозгом надо работать, братцы мои! — воскликнул он, ни к кому не обращаясь. — Немецкие генералы шестьдесят лет разрабатывали план войны с нами. Ну и мы кое-чему научились. У нас своя, советская школа. Задал ты им сегодня перцу, а?

Дружески обнял генерала и похлопал его по плечу. Женщина стояла за перегородкой, никем не замеченная, безмолвная, с замиранием сердца следя за всем, что происходило в хате. Слезы бежали по ее морщинистому лицу.

Она терпеливо ждала своей минуты обнять сына.

1941–1942

ЛЕГЕНДА

В вагоне было душно. Поезд шел медленно, люди томились от безделья; одни забивали козла в домино, другие то и дело разворачивали свертки с едой и все время что-то жевали, третьи столь же неумеренно курили, вызывая недовольство некурящей публики. Особенно трудно переносил вагонную духоту и дым пассажир, лежавший на верхней полке в среднем отделении вагона. Он, по-видимому, был серьезно болен, часто кашлял, дышал хрипло. Несколько раз просил прекратить курение, но, как водится, все сначала соглашались, что действительно курить надо выходить на площадку, а потом забывали и чадили больше прежнего.

В самом деле, как в таком тягостном путешествии отказать себе в удовольствии глотнуть махорки, которая делала курильщика сытым, будто поел он хлеба; как не закурить козью ножку и не посидеть, пуская дым и ведя разговор с соседями на самые разнообразные темы, — ведь было о чем поговорить. Рассказывались всяческие истории, обсуждались военные сводки, каждый считал себя стратегом, делал смелые прогнозы, высказывал свои соображения, которые, если бы их принять во внимание, задали бы, наверно, работы штабам…

В отделении, где ехал больной, люди на нижних полках сидели скученно, завидуя тем, кто лежал на верхних полках. В углу у окна примостился суетливый старичок, который, не имея своего курева, поджидал, когда кто-нибудь вынет кисет, и смело протягивал руку, полагая, что никто не откажет в щепотке табаку.

— Вот я ужо вам отплачу, — говорил он. — Дай мне выйти на станцию, уж я-то табачку достану.

Но никуда не шел, хотя поезд довольно часто останавливался, и все донимали, что говорит он зря, однако в табаке ему не отказывали.

Он занимал публику разговором, рассказывал разные истории, которых, казалось, у него был неисчерпаемый запас.

За окном вагона проползали деревья, опушенные снегом, телеграфные столбы, домишки с надвинутыми набекрень белыми крышами, тянулись поля, на них кое-где чернели широкие полосы неубранной ржи.

Вид этих несжатых полос нагонял тоску, люди вздыхали и посылали проклятия фашистам.

— Эх, жизнь, жизнь! — сказал старичок. — И что, вы полагаете, будет за все это Гитлеру?

— Глаза ему выколоть! — произнес кто-то.

— Мало, — подхватил старичок. — Мало. В клетку его, сукинова сына, и в зверинец — пусть там сидит всю жизнь рядом с волками и тиграми, и кормить его сырым мясом, как зверя, и не стричь, не брить.

— И курить не давать, — мрачно сказал сосед старичка, плотный человек лет за пятьдесят. Судя по инструментам, которые он вез с собою, он работал плотником.

Это был самый ярый курильщик в вагоне; он то и дело вынимал кисет, вызывая протесты больного с верхней полки.

Сейчас он тоже закручивал цигарку, потом передал кисет старичку. Оба закурили. К ним присоединились и другие. В вагоне закачалось тяжелое облако дыма.

— Прекратите вы наконец куренье! — крикнул больной.

Все молчали, точно не их это касалось. Только старичок сказал:

— Есть некоторые люди — о своем здоровье в такое время заботятся. А которые жизни своей не берегут…

Он помолчал, словно ждал возражения со стороны больного, а потом продолжал:

— Вот я знаю один случай, когда наши уходили из Одессы. Теперь ее, гляди, скоро опять вернем. Случай-то произошел замечательный. Бывают же такие герои люди!..

Старичок снова замолчал. Он явно не спешил рассказывать, ожидая, чтобы его попросили.

— Что ж это за случай? — сказал сосед-плотник.

— А вот какой случай, — оживился старичок. — Одного человека там забыли на берегу.

— Как так забыли?

— «Как так», «как так»? Забыли — и все. Пароходы все уже погрузились и отошли, а он остался. Ему что-то там велели делать. Не то мины расставлять, не то еще что-то. Кем он был там — матросом или просто рабочим, — этого я точно не знаю. Вот он делает и делает, что приказали, глядит — никого уже нет, все, как говорится, отшвартовались, того и гляди немцы появятся. Другой бы, может быть, о себе побеспокоился, — искоса взглянул старичок на верхнюю полку, где лежал больной, — а этот как ни в чем не бывало ходит себе по пристани, по складам да помещениям и делает свое дело. Потому — долг выполнял, а жизнью своей пренебрегал.

— Почему же его не забрали с собой?