Путь искупления

– Элизабет… Господи! – запнувшись, остановился и прижал руку к сердцу. Облизал губы и нервно глянул на дверь собственного офиса. – Что ты тут делаешь?

– Да вообще-то особо ничего. Просто давненько не виделись. Это моя подруга. Пожелай ей доброго утра.

Уставившись на Ченнинг, он залился густой краской.

– Забыл, как здороваться? – поинтересовалась Элизабет.

Он что-то буркнул, и на лице у него выступил пот. Глаза метнулись с Ченнинг на Элизабет, потом обратно.

– Мне и вправду надо… гм… понимаете…

Он ткнул пальцем на дверь офиса.

– Конечно. Бизнес превыше всего. – Элизабет отступила вбок, оставив ему достаточно места, чтобы протолкаться мимо. – Хорошего дня, Харрисон! Всегда просто супер тебя видеть!

Они посмотрели, как он шаркающей походкой плетется к двери, открывает ее ключом и исчезает внутри с такой прытью, будто его туда всосало.

Когда он скрылся в офисе, Ченнинг воскликнула:

– Просто не верится, что вы только что это сделали!

– Это было жестоко?

– Пожалуй.

– Я что, должна быть единственной, кто до сих пор все помнит?

– Нет. Ни в коем случае!

– Что ты видела, когда смотрела на его лицо?

– Стыд. Сожаление.

– Что еще?

– Я видела страх, – сказала Ченнинг. – Видела огромный, просто офигенских размеров страх.

* * *

В этом и был весь смысл, и он постепенно доходил до девушки, пока Элизабет везла их к старой закусочной на отрезке пустого шоссе на самой окраине округа. Под колеса убегал нагретый и более или менее целый асфальт, небо куполом нависало над головами.

Девушка все-таки поела – аккуратно, маленькими кусочками, – дважды улыбнулась официантке, но уже потом, в машине, все равно выглядела напряженной.

– Если вы скажете мне, что все хорошо, то я вам поверю.

– Все будет хорошо.

– Обещаете?

Свернув влево, Элизабет остановилась на светофоре.

– Ты просто ранена, – произнесла она. – А раны заживают.

– Всегда?

– Когда ты сильная. – На светофоре загорелся зеленый. – И если твое дело правое.

После этого они ехали в молчании, и день казался все ярче. Ченнинг нашла какую-то песню по радио, высунула за борт машины растопыренную пятерню, подставив ее под напор встречного ветра. Денек будет что надо, решила Элизабет, и некоторое время так оно и было. Они вернулись домой к Элизабет, и минуты пролетали незаметно. Крыльцо оставалось в теньке, а молчание не вызывало неловкости. Если они и заговаривали, то в основном о всякой чепухе: каком-нибудь молодом человеке, проходящем мимо, прилетевшей на кормушку колибри… Но стоило Ченнинг закрыть глаза, как Элизабет сразу подмечала, насколько плотно сжаты ее веки, как крепко, до белизны, ее руки охватывают ребра. Элизабет помнила это чувство с детства, и это была еще одна вещь, которая их объединяла, – этот внезапный страх разлететься на куски.

– Ты как, нормально?

– И да, и нет. – Глаза девушки приоткрылись, и кресло перестало покачиваться. – Не возражаете, если я поваляюсь в ванне?

– Делай что хочешь, лапочка. Я никуда не собираюсь.

– Обещаете?

– Открой окно, если хочешь. Позови, если вдруг что-нибудь понадобится.

Ченнинг кивнула, и Элизабет проследила, как она уходит в дом. Это заняло целую минуту, но потом окно с треском распахнулось, и она услышала, как в старую фаянсовую ванну потекла вода. Несколько долгих минут пыталась и сама обрести мир и покой в сердце, но это тоже оказалось немыслимо.

А все отец…

Она смотрела, как его автомобиль скатывается по тенистому проулку, и пыталась перебороть глубокую неловкость, вызванную его появлением. Он тщательно избегал некоторых областей ее жизни. Отдела полиции. Этой улицы. Когда они все-таки встречались, то всегда в присутствии матери или же на какой-нибудь нейтральной территории. Такая политика вполне устраивала обоих. Меньше взаимных обвинений и обнаженных нервов. Меньше шансов разругаться вдрызг. Именно по этой причине сейчас Элизабет встретила его как можно дальше от дома, и, судя по всему, ему хотелось того же – остановившись в добрых двадцати футах от крыльца и прикрыв глаза ладонью от солнца, он вылез из машины.

– Что ты тут делаешь? – Прозвучало это довольно ершисто и ворчливо, но такое регулярно случалось.

– А что, человеку нельзя навестить собственную дочь?

– Что-то не припомню такого раньше.

Ладони с плотно сжатыми пальцами нырнули в карманы черных брюк. Он вздохнул и покачал головой, но Элизабет это не обмануло. Ее отец ничего не делал просто так и не оказался бы возле ее дома без какой-либо веской причины.

– Так зачем приехал, пап? Почему именно сейчас?

– Мне звонил Харрисон.

– Естественно, – она кивнула. – И рассказал про мой визит.

Ее отец еще раз вздохнул, и его черные глаза сцепились с ее взглядом.

– Сострадание тебе до сих пор неведомо?

– К Харрисону Спиви?

– К человеку, который вот уже шестнадцать лет только и делает, что сожалеет; к достойному человеку, из последних сил старающемуся загладить грехи своего прошлого.

– Так вот почему ты здесь? Потому что я не вижу этих стараний?

– И все же он вырастил и поставил на ноги детей, ведет смиренный образ жизни и ищет лишь твоего прощения.

– Нечего тут читать мне лекции про Харрисона Спиви.

– А вот про это ты готова поговорить?