Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков

Напротив, высшие иерархи позволяли себе немалые вольности, неизбежно становившиеся известными в обществе. «Меня возмущает поведение некоторых дам с владыкою [митрополитом Исидором],– записала А. В. Богданович в дневник 15 февраля 1888 года. – Сегодня Олендская рассказала, как баронесса Лизандер спряталась у него под столом, что они всюду ее искали. Это неприлично». В петербургских салонах передавали словцо Т. И. Филиппова, что Господь наказывает Россию «долголетием митрополита Исидора» (24, с. 83).

Вошедший на столичную кафедру в 1892 году митрополит Палладий (Раев) также неприязненно относился к обер-прокурору. Иллюзий у Константина Петровича не было. В январе 1885 года после суда над игуменией Митрофанией (Розен) он писал епископу Никанору (Бровковичу): «Это женщина, которой опасаться надо. Она обманула уже многих, доверившихся ей. И великая княгиня Александра Петровна, и покойная Императрица [Мария Александровна] горько сожалели об оказанном ей когда-то доверии. Последние дни покойного митрополита Иннокентия [Вениаминов, митрополит Московский и Коломенский] были отравлены последствиями его уступчивости проискам этой женщины» (цит. по: 136, с. 120).

Трудно было не согласиться с сердечным убеждением Победоносцева: «Надо жить народною жизнью, надо молиться заодно с народом» или что «православная церковь красна народом» (123, с. 403), но ведь только к этому нельзя свести церковную жизнь. «Победоносцеву удалось внушить русскому духовенству, что “богословие” не принадлежит к существу Православия», «он ценил религию как быт, но не как искание», «больше ценились добрые чувства и еще дела. Слишком многое в учении веры начинало казаться каким-то напрасным тонкословием», – справедливо отмечал протоиерей Георгий Флоровский (191, с. 416, 422, 423).

Победоносцев знал о такого рода критике и отвечал на нее. «Нам говорят, что народ наш невежда в вере своей, исполнен суеверий, страдает от дурных и порочных привычек, – писал он в “Московском сборнике”,– что наше духовенство грубо, невежественно, бездейственно, принижено и мало имеет влияния на народ. Все это во многом справедливо, но все это явления не существенные, а случайные и временные. Они зависят от многих условий, и прежде всего от условий экономических и политических, с изменением коих и явления эти рано или поздно изменятся. Что же существенно?.. Любовь народа к церкви, свободное сознание полного общения в церкви, понятие о церкви как общем достоянии и общем собрании, полнейшее устранение сословного различия в церкви и общение народа со служителями церкви, которые из народа вышли и от него не отделяются ни в житейском быту, ни в добродетелях, ни в самых недостатках, с народом и стоят и падают» (123, с. 399–400).

Было бы неверно объяснять кризисные явления в духовной жизни русского народа в начале XX века исключительно политикой обер-прокура-туры и лично Победоносцева. В силу поворотной петровской реформы 1721 года возможности Церкви по саморазвитию и по влиянию на общественное развитие страны оказались стесненными. Во второй половине XIX века вследствие ускоренного социально-экономического роста это привело к неравномерному развитию в российском обществе сфер жизни экономической и социальной по сравнению с идеологической и духовной. Застой в общественности жизни России был вызван столько же стеснениями власти, сколько и действиями ее противников. В. В. Розанов писал в 1910 году: «Напор революции есть напор дикости и самой грубой, азиатской элементарности, а не напор духа и высоты. Революция не была другом философии – этого никогда не надо забывать. Она всегда шла враждебно поэзии – это тоже факт. Весь застой России объясняется также из революции: не Магницкий, не Рунич, не Аракчеев, не Толстой или Победоносцев – но Чернышевский и Писарев были гасителями духа в России, гасителями просвещения в ней». Суждение парадоксального русского мыслителя заслуживает внимания: «Университеты теснились революциею; все репрессии студентов и стеснение лекций – шло от нее же» (141, с. 328).